Герман Кох - Звезда Одессы

Держа Давида в объятиях, опять смотрю на балкон второго этажа. Направляясь в серебристом «мерседесе» в Хилверсюм, где снимали «Миллионера недели», мы с Ришардом Х. говорили об этом балконе. Сперва я осторожно завел речь о ливерной колбасе, которую Ришард принес для собаки госпожи Де Билде, — в надежде косвенным путем разузнать что-нибудь еще, — но Ришард вдруг замотал головой.

— Пока все идеально, — сказал он. — Вот только девушку жалко.

Не имея ни малейшего понятия, о чем он говорит, я спросил:

— Какую девушку?

— Макс тебе не рассказал?

Ришард снова замотал головой.

— Иногда этот сукин сын совсем не соображает. Ужасно глупо, если ты не знаешь. И я ему это говорил.

Ришард закусил губу и поддал газу. «Мерседес» по правой полосе проехал мимо черного «БМВ».

— Выходит вдруг на ваш балкон. Фея из «Тысячи и одной ночи». Марокканка, если я правильно понял. Не знаю, что она там делала, но было очень неудачно, что она там стояла и видела меня в саду.

Я несколько раз сглотнул, но горло осталось сухим.

— И тогда?.. — сказал я тихо.

— И тогда, и тогда, и тогда… Такие вещи невозможно объяснить. Типичное НВНМ.

— НВНМ?

— Неудачное время, неудачное место. И все-таки мне до сих пор не по себе. Семьи с детьми, красивые девушки — если нет необходимости, то лучше не надо. Похоже, это здесь.

И «мерседес» повернул на парковку телецентра.

Мне снова вспомнился тот вечер: как по окончании съемки «Миллионера недели» я сначала поискал Ришарда Х. и как в конце концов обнаружил, что серебристого «мерседеса» на парковке больше нет.

Чувствую, что Давид пытается высвободиться из моих объятий, держа его за плечи, смотрю ему в глаза. Хочу сказать еще что-нибудь о том «странном парне» в бассейне на Менорке, стараюсь придумать шутку, в которой обыгрывалось бы выражение «НВНМ», — но только ласково щиплю сына за шею.

— Пойду и заберу для тебя из машины тот диск с «Бешеными псами», — говорю я.

Улица Пифагора в это время пуста — почти пуста, как я вижу, подходя к «чероки», припаркованному прямо напротив входной двери: как раз в этот момент, точно по уговору, из-за угла улицы Коперника появляется та крашеная блондинка с двумя собачонками, похожими на креветок.

Постояв, спиной вперед возвращаюсь к своей двери.

— НВНМ, — шепчу я сквозь зубы, роясь в кухонном ящике возле плиты среди отверток, резинок, батареек и мотков веревки в поисках канцелярского ножа.

После моей заключительной тирады — тогда, почти год назад — эта блондинка больше не отваживалась в человеческое время выводить своих мохнатых ракообразных, чтобы те срали в сквере. Я видел ее то около полуночи, то в предрассветных сумерках — всегда в такое время, когда не мог выскочить на улицу в трусах и футболке.

Я широко шагаю по траве, направляясь к ней; она подтягивает собачонок к себе.

— Я предупреждал тебя в последний раз! — говорю я. — Я советовал иметь при себе номер ветеринарной скорой!

Блондинка ловит ртом воздух; одна из собачонок только что облегчилась и теперь обнюхивает собственные испражнения.

— Здесь играют дети, — говорю я, в глубине души понимая, что это напрасный труд.

В этот момент мне вспоминается рассказ Макса про Вима Кока и Схелто Патейна. Они понятия не имели, где находятся .

— Сейчас же подбери это дерьмо, или будешь выгребать его из своих волос.

По-моему, последняя фраза куда слабее угрозы насчет ветеринарной скорой, и недолго думая я достаю из кармана канцелярский нож.

Задним числом всегда легко говорить, что я совсем ничего не сделал — был слишком труслив для настоящей крови или просто не захотел: не захотел убирать. Так или иначе, я опустил руку с ножом, когда меня позвали из дверей собственного дома.

— Папа!

Сын уже почти вышел на улицу.

Я убрал нож в карман и помахал ему.

— Давид! — крикнул я.

Повернувшись, я увидел, как блондинка идет по траве и тащит ракообразных за собой. Я еще успеваю услышать ее лепет — «Как долго вы тут живете, собственно говоря?» — и переключаю внимание на сына.

— Я возьму тот диск, — говорю я.

Иду по траве к «чероки». Но тут мне в голову приходит другая мысль, и я сворачиваю к входной двери.

— Давид!

— Что?

— Я тут подумал… Макса хоронят через… сейчас посмотрю. Часика через два. Скажи честно, если тебе не хочется. Но может быть, ты пойдешь со мной?

Он смотрит мне в глаза:

— Ну…

— Мне было бы приятно, — говорю я. — Пойти не одному… Пойти вместе с тобой , — добавляю я поспешно.

На лице сына появляется улыбка.

— Хорошо, — говорит он.

Едем по дороге Архимеда через сквер Галилея и въезжаем на Молуккскую улицу. Перед мостом через Обводный канал у меня возникает сильное желание свернуть направо, на набережную Валентейна, и проехать ее всю, до входа во Флевопарк.

Там я мог бы показать Давиду тело Ришарда Х., если предположить, что оно все еще лежит в зарослях. У меня нет оснований предполагать что-либо иное: после событий того раннего утра средства массовой информации сообщили только о ликвидации Макса Г.

Разумеется, нельзя исключать, что любитель бега пошел в полицию и рассказал, что ни свет ни заря видел на берегу Нового Глубокого озера троих мужчин, причем один из них был ранен, а другой угрожал бегуну пистолетом. Но даже если так, неужели кого-нибудь послали бы осматривать Флевопарк? Я чуть не рассмеялся при этой абсурдной мысли.

На мосту сбавляю скорость. Что именно я хочу показать Давиду? Мы едем на похороны, о которых сегодня вечером сообщат в новостях по всем каналам, а завтра — на первых страницах газет. Что к этому можно прибавить? Так называемую суровую действительность ?

За прошедшие дни боль в диафрагме утихла: это уже не боль, а смутное воспоминание о боли. Нос — другое дело. Болезненных ощущений нет, но нос теперь кажется чужим, будто его заново приделал пластический хирург.

В то утро, увидев, в каком состоянии я приплелся на кухню, Кристина прижала ладони к лицу. Конечно, она прямо спросила, не имеет ли отношения к этому Макс и не он ли звонил к нам в дверь в половине шестого утра. После недолгих колебаний мне, наверное, пришлось утвердительно кивнуть, потому что позже, вытирая мне лицо влажным полотенцем, Кристина сказала: «Я не хочу, чтобы ты продолжал знаться с этими типами».

Она произнесла это тоном матери, запрещающей сынишке играть на детской площадке с «нехорошими» приятелями. Потом я провалился в глубокий сон, а когда проснулся, жена стояла в изножье кровати. В руке у нее были мои туфли.

— Я все-таки отчистила кровь.

Она села на край кровати.

— Помнишь, что ты сказал утром?

Я вопросительно посмотрел на нее.

— В ответ на мой вопрос, откуда вся эта кровь, — уточнила она.