Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 12

Однако же справился и — слава Богу!

Василий Аксёнов был в числе гостей, особо почитаемых. Французы составили для него отдельный график пребывания, где всё было расписано до минуты. И вот в некий момент между очередным выступлением и официальной встречей по этому графику В. Аксёнову надлежало есть сэндвич, запивая кофе-каппучино, тут его и подстерёг некий российский журналист (чуть ли не из «МК»). Не успел репортёр записать первый ответ, как опекуны нашего вольтерьянца, автора развесистой клюквы под названием «Московская сага», с позором изгнали журналиста, сопроводив это обидными тычками, но самое главное — ударом по голове батоном французского багета, так что тот с хрустом переломился пополам.

Аппетитная штука этот багет, особенно с мягким сыром и бокалом «Бордо»… Так и вижу, как крошки от батона рассыпаются по паласу, Аксёнов давится сэндвичем, а публика смеётся.

Ну, ничего, в ГУМе «Россия», недалеко от моего дома в Новосибирске, торгуют таким же, еще горячим. Всякий раз, когда мне захочется в Париж, можно отдать 15 рублей булочнице в ГУМе, разломить, услышать этот хруст, этот запах… и засмеяться «О-о-о, Шанз-Элизе!»

Со смущением глядя на Андрея Андреевича Вознесенского, почему-то вспомнил Рейгана. Тот, как известно, узнав о своей болезни, попрощался с американцами и до самой своей физической смерти нигде не появлялся.

Но у наших поэтов существуют жёны, которым надо оставаться на плаву — судя по всему, любыми средствами, даже торгуя именем своего еще живого мужа.

Руины Битова.

Он после тяжёлой операции, но во всём блеске интеллекта, как всегда, навеселе и во всеоружии барственного юмора.

На следующий день на интервью пришёл ещё более потрёпанный, но с банкой пива в руке. То похрустит алюминиевой жестью, то отхлебнёт.

Терпите, господа, художник всегда прав, это по-нашему!

Элегантный Евгений Бунимович, пребывающий словно бы в некой лирической задумчивости. Но о стихах его что-то давно не слышно. Сообщил мне, что они в Мосгордуме в десять раз законодательно снизили арендную плату для толстых журналов, и это, по сути, позволило избежать их закрытия.

Пример для подражания. Буду обращаться за помощью к Карелину.

Непринуждённо порхающая туша Димы Быкова.

Серёжа Самойленко звал его попить вина в ближайшем кафе, но тот, похоже, за свои кровные не настроен был этого совершать. Давайте, мол, лучше волочиться за француженками.

На официальном приёме у Жака Ширака Дима в своей манере попытался исподтишка поиздеваться над Путиным, спросив его: книги какого жанра он предпочитает? Но Путин по чекистской привычке улизнул — мол, не скажу, иначе вы все будете писать в этом жанре.

Новомодный Евгений Гришковец своего старого кемеровского кореша Самойленко был видеть рад, но — занят, увы, очень занят. Слава — штука обременительная.

Посетовал и уехал еще с одним выходцем из Кузбасса, находящимся в федеральном розыске по делу о покушении на Тулеева, г-ном Живило, ужинать в один из самых дорогих ресторанов где-то на верхней площадке Эйфелевой башни.

Похожий на буддистского ламу аристократической выправки Юзефович, за левым плечом которого маячила тень барона Унгерна.

Увивающаяся за Сергеем Филатовым и что-то усиленно втолковывающая ему Ирина Барметова.

Хищная и единолично владеющая истиной Наталья Иванова.

Тяжёлый и раздражённый Пьецух, флегматичный Олег Павлов, дружелюбный Валерий Попов.

Остальные — кучно, смазанно, как в калейдоскопе или в режиме ускоренного просмотра. Суета, тщеславные торги, соперничество и плохо скрываемая неприязнь.

Грустно и одиноко.

В Париже, на лужайке с бутылкой вина, куском сыра и французской булкой — куда веселее и краше.

Оревуар, соотечественники!

Эдит принимала нас за городом в своем доме из четырёх комнат. Это в семидесяти километрах от Парижа, полчаса езды на скоростной электричке, деревня Лозер. Хотя сплошь застроенную нарядными особняками долину деревней можно назвать лишь с большой натяжкой.

Эдит преподает латынь и древнегреческий, она была несколько лет замужем за поэтом Александром Радашкевичем, спасла его от чёрной депрессии в Америке, вывезя во Францию в 80-х. В наследство от бывшего мужа она получила знание русского языка и любовь к России. Они дружат, хотя давно не живут вместе, Саша большей частью обитает в Богемии, но приехал на книжный салон встретиться с друзьями, в коих кроме меня он числит Равиля Бухараева и Лидию Григорьеву. В этом составе, включая ещё двух любящих литературу дам, мы и расположились за праздничным столом.

Эдит хрустальным голосом пела нам русские романсы, угощала вином, а разговор, блуждая в трёх соснах русской темы, так или иначе возвращался к проходящей ярмарке.

— Вы меня простите, я не знаю всех тонкостей того, что сегодня происходит в России, — её «р» было чуть приглушённым и дробным, — но мне кажется, что литература, приходящая к нам из Москвы, не совсем русская, по крайней мере, она очень сильно отличается от той, наполненной смыслом и значением, любовью и мукой, да, той великой литературы прошлого. И я скажу — совсем недавнего прошлого. В этой литературе был человек страдающий, это было уникально, ведь только вам присущи духовные поиски и метания, и лучше этой прозы не было. И Платонов, и Шолохов, а в конце XX века — и Распутин, и Айтматов, и Астафьев!

А сегодняшних я не могу читать. Я не хочу этого! Ужасно, гадко. Это всё низко. А значит, это всё неправда. А русские писатели не умели говорить неправду. Зачем?

Вы не понимаете!

Вы не имеете права так поступать. Ведь вы, русские, совсем другие, и вы должны оставаться другими. Вы не должны становиться как все.

Ведь посмотрите на французов, на европейцев, они просто живут, стараются ни о чем не думать, стараются забыть о всех неприятностях, всё хорошо, всё замечательно, если есть проблемы, то лучше о них забыть или, по крайней мере, изобразить, что их нет, зачем муки совести, если есть адвокат.

Но если почитать Платонова, это ведь просто волосы дыбом становятся от того, какая бездна открывается. Ни один француз, ни один немец даже к краю не подойдет, его насильно не заставишь туда заглянуть, тем более — писать об этом. Но ведь бездна-то существует, если закрыть глаза и заткнуть уши, она всё равно никуда не денется.

Вы ведь даже и не люди с нашей точки зрения, а инопланетяне. Но — оставайтесь такими! Иначе мир станет совсем одинаковым…

Я спросил Эдит: какой главный сюжет европейской живописи и какой главный праздник в западном мире. Конечно же, Рождество. А Распятие воспринимается не как очистительная мука, не как жертва ради других, не как путь и предмет для подражания, а скорее, особенно в современном мире, как страшилка — прообраз Голливуда с пугающими земными страстями.