Аарон Аппельфельд - Цветы тьмы

Дни траура по Пауле еще не минули. В коридоре и в комнатах говорили о матери, попросившей, чтобы ее похоронили рядом с дочерью, о бывшем муже, который так напился, что расцарапал себе лицо и орал:

– Сволочь я, никчемный человек, нету меня хуже. Был у меня дар небес, а я не сумел уберечь ее. В аду будут меня жарить, и поделом мне, и нечего меня жалеть.

Но больше всего судачат о ее похоронах. Завидев товарок, пришедших проводить ее в мир истинный, священник возвысил голос и призвал:

– Вернитесь, блудные дочери, к Отцу вашему небесному. Ведома Господу душа человека и ветреность его. Господь, в отличие от человека, милосерден. Возвратитесь же к Нему еще сегодня.

Смерть Паулы оставила неизгладимое впечатление. По разным поводам упоминают ее имя, рассказывают о ее преданности своей матери и все время возвращаются к ее смертельной болезни. Хуго слушает, и перед его глазами предстает кладбище с его многочисленными крестами, а в ушах стоят горестные крики.

Той же ночью ему приснился сон о его последнем дне рождения дома, об Анне и Отто, о маме, из последних сил старавшейся развеселить гостей, о чьем-то отце с аккордеоном, одетом в тяжелое пальто и пытавшемся извлечь из инструмента звуки, которые тот никак не желал издавать. Гости не сидели, как обычно принято, а стояли с чашками чая в руках. Мама переходила от одного к другому и извинялась. На минуту показалось, что это не день рождения вовсе, а молчаливое собрание, на котором все ждут, когда кто-нибудь откроет рот со словами древней молитвы. Но никто не выступал, и никто не молился. Люди лишь глядели друг на друга, не зная, увидятся ли снова.

Холод пробудил Хуго ото сна. Было тихо. Из Марьяниной комнаты доносилось дружелюбное бормотание. На этот раз он не ревновал и не злился. Грусть от того, что он далеко от дома и от родителей, была сильнее ревности и жгла его изнутри. Только когда он поднялся на ноги и встал возле щелей, слезы покатились у него из глаз.

Марьяна не любит, когда он плачет. Она уже укоряла его: „Мужчина не плачет. Плачут только дети и женщины“. С того времени он перестал плакать, но иногда плач оказывался сильнее его.

Ближе к утру он услышал, как одна из женщин говорит сторожу:

– Сегодня ночью поймали много евреев, их нашли в одном из подвалов и приказали ползти по дороге. А кто не полз, в того стреляли.

– Мы думали, что евреев больше не осталось, – сказал сторож безразличным голосом.

– Есть еще много, они прячутся.

– Ничего им не поможет.

– Человек борется за свою жизнь, пока душа в нем теплится.

– Евреи чересчур любят жизнь, – сказал сторож стальным голосом.

Дверь чулана открылась, и в ней показалась Кити с маленьким свертком в руках.

– Я принесла тебе плитку шоколада, – сказала она и протянула ему подарок.

– Спасибо, – ответил Хуго и встал.

Была середина дня, осенние лучи освещали ее низенькую фигуру и подчеркивали приятные черты маленького личика. Сейчас ему было видно, что она одного роста с ним.

– Что ты делаешь? – спросила она, как уже спрашивала прежде.

– Ничего особенного.

– Ты не скучаешь по своим друзьям?

Хуго пожал плечами, как бы говоря – что я могу поделать?

– Когда я начинаю скучать по своим подругам, я беру короткий отпуск и еду к ним, – сказала она простодушно.

– Далеко это? – спросил Хуго, желая разговорить ее.

– Час езды на поезде, даже чуть поменьше.

– Мне нельзя выходить отсюда.

Услышав его ответ, она улыбнулась, как будто наконец-то поняла нечто сложное.

О Кити здесь говорят как о женщине, которая не повзрослела и не развилась, ее девчоночья суть засела в ней и не желает ее покидать. Большинство женщин симпатизируют ей и относятся к ней как к молоденькой родственнице, за которой нужен присмотр, но кое-кто из женщин ее терпеть не может. Она пробуждает в них бесконтрольную злобу, и каждый раз, сталкиваясь с ней, они ругаются и обзывают ее странными прозвищами. Однажды он увидел, как во дворе одна из женщин набросилась на нее. Кити стояла, потупившись, возле забора, и весь ее испуганный вид говорил: „За что ты зла на меня? Что я такого сделала?“

– Ты еще спрашиваешь, за что? Убирайся отсюда, чтоб мы тебя не видели!

Марьяна тоже считает, что Кити не место в заведении.

– Она такая простушка, да и ее любопытство не годится для этого места. Она раздражает женщин своими расспросами. Заведение не место для таких женщин, как она. Она должна выучить какое-нибудь ремесло, пойти работать или выйти замуж, тут ей не место.

Хуго трудно понять такие сложности, но Марьяну он уже немного научился понимать. Большую часть дня она терпит и мучается, а когда Хуго протягивает ей бутылку, делает глоток и говорит: „Как же хорошо, что у меня есть ты, ты мой ангел“. Эти похвалы смущают его, и ему хочется сказать ей несколько ободряющих слов, но он их не находит. В последние недели он ощущает большую близость к Марьяне. Она повторяет:

– Ты взрослеешь, еще немножко, и станешь крепким любящим мужчиной.

Ночью в Марьяниной постели у него кружится голова от удовольствия, и это ощущение не покидает его весь день.

Он был погружен в свое воображение, когда дверь чулана раскрылась и в ней появилась Виктория. Пораженная, она сказала:

– Как, ты еще здесь?

– Марьяна смотрит за мной, – подсказал ему слова страх.

– Ты всех нас подвергаешь опасности, – сказала она, и лицо ее аж перекосилось от злости.

– Скоро я уйду.

– Ты это уже обещал, но так и не выполнил.

– В этот раз выполню, – сказал он, только чтобы спастись от ее испепеляющего взгляда.

– Поглядим, – сказала она и захлопнула дверь.

Это была угроза, и Хуго это знал. Мысль о том, что Виктория донесет на него, что явятся солдаты и оцепят дом, с каждой минутой становилась все назойливей. Со страху он дважды проверил лаз наружу, глотнул несколько капель из Марьяниной бутылки и уснул прямо на месте, несмотря на бивший его озноб. Ближе к вечеру в чулан вошла Марьяна с тарелкой супа. Хуго признался ей, что Виктория заходила в чулан и ее слова были жесткими и недобрыми.

– Не беспокойся, мы скоро покинем это место.

– И куда же пойдем?

– Куда угодно, только чтобы тут не оставаться.

Жизнь здесь тесная и напряженная, и ему очень хотелось бы записать в тетрадке ее подробности, но слова почему-то не идут в голову. Теперь ему понятно, хотя и не с той ясностью, которую можно было бы облечь в буквы, что все происходящее вокруг него когда-нибудь выйдет на свет. А теперь он это копит в себе. Точнее – вещи сами собой накапливаются в нем. Марьяна, судя по всему, это чувствует и все время просит:

– Не запоминай меня такой жалкой. Марьяна сражается на этом фронте с четырнадцати лет. На этом фронте не знают жалости. Я отказалась быть прислужницей в домах у богатых и была за это наказана. Если когда-нибудь ты вспомнишь женщину по имени Марьяна, напиши, что она сражалась до последних сил и в конце концов возлюбленный вызволил ее из темницы.