Аарон Аппельфельд - Цветы тьмы

– Ты должен мужать и расти. С тех пор как ты со мной, ты подрос, но еще недостаточно. Я позабочусь, чтобы у тебя было довольно еды. Вот-вот весна придет, и тогда мы сможем пойти вдоль реки, будем ловить рыбу и жарить ее на костре.

Хуго хотел похвалить ее, но не нашел подходящих слов и сказал только:

– Большое спасибо.

Марьяна мягко взглянула на него и ответила:

– Друзей не требуется благодарить. Друзья помогают друг другу, это само собой разумеется.

– Я был неправ, – зачем-то сказал Хуго.

– Нам предстоят чудесные дни, – сказала Марьяна и отпила из бутылки.

Потом они пошли, держась подальше от домов. Марьяна была в отличном настроении, пела, дурачилась и передразнивала немецкий выговор мадам, а в конце сказала:

– Я не жалею, что ушла из заведения. Еще чуть-чуть, и весна наступит, деревья распустят листочки и послужат нам крышей. Марьяна любит природу. Природа хороша для женщин. Природа не стращает и не насильничает. Женщина сидит себе на берегу ручья и полощет ноги в воде, а если вода теплая, то купается. Ты согласен?

– Полностью.

– Ты Марьяну любишь, не пристаешь к ней с требованиями и жалобами.

– Ты красивая.

– Это как раз то, что Марьяне нравится слышать. Мой папаша, светлая ему память, говаривал: „Красивые женщины – это сущее наказание. Все беды от них“, – и она скрипуче, как ворона, расхохоталась.

Пока что солнце закатилось и виднелось на горизонте. Стало подмораживать, и Марьяна очнулась от своих размышлений и сказала:

– Скоро ночь, а мы без крыши над головой. Мы ушли слишком далеко от домов, и сейчас придется возвращаться.

В ее голосе не было паники. Хуго уже обратил внимание, что когда бутылка у нее под рукой, она видит все вокруг ясным и безоблачным.

– Горизонт прекрасен, – продолжила она мечтательным тоном. – В детстве я любила смотреть на него, да с тех пор много воды утекло. Позабыла я, какой он красивый. Я тогда верила, что за час-другой смогу до него дойти. Почему ты смеешься?

– Я тоже так думал, когда был маленьким.

– Ага, я знала, что у нас есть что-то общее, – и оба они рассмеялись.

Они продвигались не спеша, мелкими шагами. Марьяна промолвила:

– Отдала бы сейчас все сокровища мира за чашку кофе и творожный кекс. Я не голодна, но чашка кофе и творожный кекс укрепили бы мою веру. А как ты, миленький? Целый день не ел. Марьяна страшная эгоистка и все время думает только о себе, а тех, кого она любит, она временами забывает. Это недостаток ее натуры. Вряд ли этот недостаток можно было исправить. Но ведь ты меня извинишь, ты всегда меня извиняешь.

Тем временем опустилась ночь, и мороз усилился. Марьяна дала ему свой толстый свитер и шарф. Пальто, принесенное им из дому, было ему теперь мало и не застегивалось.

– Теперь тебе будет тепло, – сказала она, довольная его новым видом.

Они прошли еще немного и увидели хижину, без забора и невзрачную на вид.

– Спросим, может, пустят нас переночевать, – сказала Марьяна и постучалась в дверь.

Ее открыл старик, и Марьяна быстро объяснила ему, что они беженцы, уходят от надвигающегося фронта и ищут, где бы переночевать – за плату, разумеется.

– Кто ты такая? – спросил старик резким голосом.

– Меня звать Марией, я вдова, а это мой сын Янек.

– И чем ты расплатишься со мной?

– Я дам тебе две пачки немецких сигарет.

– Входи. Я уже собрался спать. Не дано человеку знать, что ему ночью уготовано.

– Мы тихие и вас не потревожим, а утром уйдем.

– Русские уже в городе? – поинтересовался старик.

– Фронт прорван, и они быстро наступают.

– Одному Богу ведомо, что день принесет.

Марьяна отдала ему две пачки сигарет, и старик сказал, держа их дрожащими руками:

– Всю зиму не курил. Без курева жизнь пресная. А денег на сигареты у меня нет. Раньше сыновья приносили мне табаку, и я скручивал себе сигарку. Но в последний год они не приходят, позабыли своего батьку.

– Они не позабыли, это война перепутала все дороги, – неизвестно почему встала Марьяна на их защиту.

– Если сын захочет увидеть своего отца, он придет. Сейчас все ждут, что батька помрет наконец. Старый отец – это проклятие. А как помрет – явятся и станут рыться в пожитках и спорить из-за каждой подушки. Вот так-то. Да кто я такой, чтобы жаловаться? Хотите картофельного супу, что я сготовил?

– С удовольствием, дедушка.

Горячий суп их согрел, и Марьяна снова поблагодарила его.

– Забыл народ, что нам заповедано помогать друг другу, – пробормотал старик.

А потом они рухнули в постель и уснули как мертвые. Марьяна несколько раз просыпалась и крепко целовала Хуго в шею. А он расположился между ее грудями, погруженный в глубокий сон без сновидений.

Они проснулись поздно и ожидали, что старик предложит им чашку чаю или горячего травяного настою. Но старик ничего не предложил. Вместо этого он с гневом посмотрел Марьяне в глаза и спросил:

– Так это твой сын?

– Точно, – ответила она.

– Мать со своим сыном так не спят! – Он и не подумал скрывать своего мнения.

Марьяна, пораженная резким замечанием старика, застыла на месте.

Не произнеся больше ни слова, старик закрыл за ними дверь.

Утро выдалось светлым и тихим. Время от времени раздавался и стихал приглушенный грохот орудийных залпов. Марьяна приложилась к бутылке, выругала старика и сказала:

– В каждом старикане сидит распутник.

Хуго не знал этого слова, но сообразил, ничего хорошего в нем нет.

– Который час? – спросила Марьяна как человек, потерявший счет времени.

– Ровно половина десятого.

– Подходящее время. Чашечка кофе или чего-нибудь горячего мигом утолила бы мою жажду. Моя покойная мать говаривала: „Не хлебом единым жив человек“, а я говорю – таки хлебом, и желательно с кофе. Даром растратила я свою жизнь. Вот вышла бы замуж за еврея, и все было бы по-другому. Еврей содержит свою жену, заботится о ней, балует ее.

Слово „еврей“, которое не часто произносилось у них в доме, звучало теперь в открытом поле, как нечто таинственное, оторванное от места и от времени и кружащееся над землей наподобие преследуемой коршуном птички.

Они шли дальше, и Марьяна продолжала ругать старика.

– Черти везде водятся, в одном месте они принимают образ мадам, а в другом – распутного старика. Нет в этой жизни чистоты. Все злоба или грязь.

Помолчав, она добавила:

– Ты не слушай Марьянину болтовню, ей требуется поговорить, если не выговорится, то лопнет. Хуго заметил, что ей трудно внимательно слушать и говорить целыми предложениями, но после глотка из бутылки слова наворачиваются ей на язык, и она говорит об отце, о матери, о сестре, а иногда о друзьях, которые ее не поняли.

Внезапно она спросила: