Аарон Аппельфельд - Цветы тьмы

Хуго нравится такая ее способность удивляться простым вещам. Он чувствует, что в такие моменты она связана с чем-то, что скрывается у нее внутри, лицо ее преображается, и она не вполне владеет собою.

Во время одного из привалов она сказала ему:

– Жалко, что люди убивают животных и едят их. Это отвратительно. Животные так похожи на нас, что их убийство – богомерзкое дело. Мой папа, светлая ему память, перед каждой Пасхой резал свиней. Как вспомню это кровопролитие, у меня до сих пор мурашки по коже бегают. Я тогда поклялась себе не есть мяса. Понятное дело, клятвы не сдержала.

– Наша семья – вегетарианцы, – поведал он ей.

– Вот не знала.

– Только фрукты, овощи и молочные продукты.

– Всегда я говорила, что евреи более чувствительные, только что дала им эта чувствительность? Их только еще больше преследовали. Никогда не забывай, что твоих соплеменников жестоко убивали на улицах только оттого, что они евреи.

– Я не забуду.

– Согнали их в гетто и выслали неизвестно куда – потому только, что они евреи. Бог не прощает таких несправедливостей. Он обрушит на них потоп. Запомни, преступление нельзя оставлять без ответа.

Но были и дни полного молчания. Марьяна сидела на одном месте, погруженная в созерцание, и Хуго все время напоминал себе: „Я обязан запечатлеть в своей памяти каждую деталь этого странствия“. Когда Марьяна погружена в раздумья, иной свет освещает ее лицо, морщины на лбу расправляются, и волосы гладко спадают на плечи. Иногда ему кажется, что печаль медленно гложет ее чудесную натуру, но тревожиться не нужно – восхищение чудесами мира укрепит ее и зажжет свет на ее лице.

– Позабудь о моих печалях и злости и помни тот свет, что был между нами, – сказала она ему как бы мимоходом.

Крестьянка продала им несколько яиц и кувшин сметаны, и они расположились на земле, чтобы поесть. После еды Марьяна сказала ему:

– Из всех людей, которые были со мной, только ты мой.

– Ты очень красивая, – не сдержался Хуго.

– Я очень рада, что нравлюсь тебе. Женщина без поклонника – как замурованный родник. Жизнь постепенно душит ее, красота ее вянет. Теперь, слава богу, я далека от всех своих мучителей. Теперь я принадлежу сама себе и только с тобой.

– Мне не трудно спать на улице, я могу разводить костры, они нас обогреют.

– Это очень мило с твоей стороны, только не забывай – весной идут дожди, и иногда очень сильные.

– Мы можем построить шалаш.

Так они сидели и разговаривали, пока не закончились слова, и они вдвоем улеглись и уснули.

То, что по Марьяниным предсказаниям должно было произойти, случилось-таки, хотя и не совсем так, как она представляла себе. Они сидели под дубом, пили чай и глядели на костер, когда откуда-то появились трое низкорослых мужчин. Они были одеты в потрепанные кожаные куртки, и один из них приказал:

– Вставай, женщина, пойдешь с нами.

Марьяна, пораженная, промолвила:

– Почему? Что я сделала?

– Таков приказ.

– Я отказываюсь подчиняться такому незаконному приказу.

– Женщина, ну к чему упрямиться? – спросил он с нарочитым добродушием.

– Я никому не сделала ничего плохого, с какой стати мне идти с вами?

– Свои доводы ты изложишь властям, а пока что вставай, пойдешь с нами.

– Я отказываюсь идти, у меня есть сын, и я должна о нем заботиться.

– Я повторяю еще раз – вставай и иди с нами. Допрос будет коротким, а после него тебя отпустят. Почему ты упрямишься? Это тебе никакого добра не принесет.

– С какой стати мне с вами идти? – она подняла голову, как будто только сейчас очнувшись.

– Ни с какой, таков приказ.

– Как же меня зовут, если вас и в самом деле послали за мной? – набралась она смелости схитрить.

– Марьяна Подгорская, – ответил тот и показал ей листок картона, который держал в руке.

– Я не пойду, на злоязычие я отвечаю презрением.

И на это мужчина отвечал спокойно:

– На твоем месте я бы не стал упорствовать.

– А вот я как раз упорствую.

– Раз такое дело, – сказал мужчина и достал из-за пояса пистолет, – у нас нет другого выбора, кроме как пристрелить тебя. Наш приказ – доставить тебя живой или застрелить на месте. Так даже проще – раз, и делу конец.

Хуго видел этих троих с близкого расстояния, приземистых, крепких, безразличных. Он уже готов был обратиться к ним и умолять пощадить Марьяну, но от страха слова застыли у него в горле.

Пистолет и ледяной холод, которым сквозило от последних слов, убедили ее, и она встала.

Теперь было хорошо видно, что она на голову выше мужчин.

– Ступай, а мы пойдем за тобой, – велел мужчина, не повышая голоса.

Хуго и Марьяна пошли вперед, а троица за ними. Конвоиры их не подгоняли. Через несколько минут ходьбы Марьяна сказала, не оборачиваясь:

– Чего ради я им нужна? Буду вам благодарна, если скажете мне правду.

– Тебе нечего бояться, русские не такие, как немцы, у русских не бывает произвола. Всех невиновных отпускают. И тебя тоже отпустят. Ты же никого не убивала.

– И преступлений не совершала, и не убивала, – ухватилась она за эти слова.

– Нечего тебе бояться, – продолжал он спокойным голосом, – Допрашивают и проверяют, а в конце отпускают. Нужно только немного терпения, вот и все.

– Куда вы ведете меня?

– В штаб.

– Не успели прийти, и сразу допрашивают.

– Уже неделя прошла, как этот район освобожден. Сейчас идут проверки, чистки, и скоро начнется новая жизнь.

– С самого детства я сама себе на жизнь зарабатывала, никто мне не помогал, – внесла она новую интонацию в разговор.

Хуго чувствовал себя, как в глубоком сне, сжатым и связанным, даже протянуть руку и взять ее за руку, хоть и на таком близком расстоянии, он был не в силах.

– Марьяна, – прошептал он.

– Что, дружок?

– Куда мы идем?

– Ты сам слышал, – коротко ответила она.

Выяснилось, что они были очень близко к городу и совсем рядом с рекой. Хуго ясно помнил долгие прогулки с отцом. Это всегда были часы созерцания и любви к природе. Особенно он любил такие прогулки летом. По пятницам после обеда на обратном пути им встречались бородатые евреи, шедшие в синагогу. При виде этих евреев папа отчего-то умолкал. На вопрос Хуго, действительно ли это настоящие евреи, папа давал длинный ответ, который больше запутывал дело, нежели прояснял. Сейчас Хуго вспомнилось это папино легкое смущение и следовавшее за ним молчание.

– Мы пойдем через город? – спросила Марьяна, не оборачивая головы.

– Штаб на окраине. Мы уже недалеко.

– Почему бы вам не отпустить меня, братики? – обратилась она к ним без мольбы в голосе.

– Мы при исполнении, нам служба не позволяет.

– Мы же братья, украинцы и дети украинцев. Что если вы скажете, что не нашли меня?