Людмила Улицкая - Искренне ваш Шурик

– Плотские отношения имеют свое оправдание в духовных, а иначе человек ничем не отличается от животного. Неужели ты этого не понимаешь, Шурик? – она оперлась локтем о стол и обхватила пальцами подбородок.

– Понимаю, понимаю, мамочка, – заторопился Шурик. – Но и ты пойми, что духовные отношения, любовь и все такое – это же редкость, это не для всех, а обыкновенные люди, у них все практическое… Это не цинизм, а простая жизнь. Это ты человек необыкновенный, бабушка была необыкновенная, а другие по большей части живут практической жизнью и понятия не имеют о том, о чем ты говоришь…

– Ах, какой это лепет, – огорченно отозвалась Вера, но драматизм спал, и разговор приобретал удовлетворительное направление. Острота обиды смягчилась, возвращалось обычное равновесие… В глубине души Вера считала себя человеком не совсем обыкновенным, и от Шурика получила подтверждение. Но ведь и Шурик был тоже не совсем обыкновенным, и она его обнадежила:

– Ты еще все поймешь. Встретишь настоящую любовь, и тогда поймешь…

Конфликт был почти исчерпан, у Веры осталась легкая тень разочарования в Шурике, но, с другой стороны, его слабости рождали снисхождение к нему и его бедному поколению, лишенному высоких понятий. Зато Шурик утроил рвение в трудах по благоустройству жизни мамы – купил новый телевизор, новый прекрасный проигрыватель и фен для волос. Он чувствовал, что с отъездом Марии какая-то особая энергия, сообщаемая маленькой мулаткой, ушла, и Вера погружается в меланхолию, ослабевает ее интерес к жизни: все чаще она пропускала премьеры, постепенно отказалась от театрального кружка. Ее покинуло вдохновение, и с отъезда Марии до конца учебного года, когда занятия студии прекращались на каникулы, она всего несколько раз заставила себя спуститься в подвал. В следующем сезоне занятия уже не возобновились, последнее общественное деяние покойного Мармелада, таким образом, увяло.

Настоящая любовь, которую Вера Александровна пророчила Шурику, просвистела мимо и попала не в Шурика, а в его друга Женю. Хотя, казалось бы, она его уже однажды посетила в виде Аллочки. Но рассчитывать в таком деле ни на высший смысл, ни на обыкновенную логику, ни тем более на справедливость не приходилось. Шурик давно уже заметил, что в крохотной двухкомнатной квартире Жени и Аллы, построенной усилиями двух небогатых семейств, стало как-то неуютно, слишком уж молчаливо и напряженно. Женя защитил диссертацию, допоздна сидел на работе с центрифугами и расчетами, поздно приходил домой и немедленно ложился спать, пренебрегая не только женой и дочерью, но и ужином. Жило молодое семейство в далеком районе Отрадное, без телефона, и все чаще Шурик, навещая их в субботне-воскресные вечера, заставал дома грустную Аллу с веселой Катей. И никакого Жени.

Женя сам внес ясность: позвонил Шурику, предложил встретиться в центре и за столиком обшарпанного кафе на Сретенке сообщил о настоящей любви, которая обрушилась на него прямо на рабочем месте. В несколько иной лексике, чем свойственна была Вере Александровне, он изложил Шурику приблизительно ту же идею, которую исповедала его мама: о высоком чувстве, основанном на духовной близости и общности интересов. Про духовную близость словами не расскажешь. Но что касается общности интересов, то она лежала в области лакокрасочного производства: избранница Жени была одновременно заведующей лаборатории и руководительницей его диссертации. Новая технология изготовления акриловых красителей убедительно доказала, что его первая настоящая любовь к Аллочке была недостаточно настоящей.

Шурик сочувственно слушал друга, но не совсем понимал существо предъявленной ему драмы: почему одна любовь должна препятствовать другой? Алла такая милая, заботливая, а маленькая Катя вообще прелесть… Ну, появилась еще какая-то химичка, значит, надо так организовать жизнь, чтобы одно другому не мешало. Кому нужны эти мудовые рыданья?

– Ты понимаешь, Шурик, она даже не в моем вкусе, – развивал свою мысль Женя.

– Кто? – не понял Шурик. – В каком вкусе?

– Да я говорю, что Алла вообще не в моем вкусе. Мне всегда нравились девушки рослые, спортивные. Ну, вроде Стовбы, а Алла со своей задницей и кудельками…

– Жень, да ты что? – изумился Шурик. – Ты о каком вкусе вообще?

– Ну, понимаешь, у каждого человека есть определенный секс-тип. Ну, кому-то нравятся полные блондинки или, наоборот, худые брюнетки. У нас в лаборатории есть один мужик, у него первая жена была бурятка, а вторая – кореянка. Его на восточных женщин тянет, – разъяснил Женя несложное построение.

Добродушный Шурик неожиданно обозлился:

– Жень! А не сошел ли ты с ума? Просто полную чушь несешь. Ты, когда в Алку влюбился, еще ни про какой секс-тип не слыхал, да? Влюбился, женился, родили ребенка. И вдруг, здрасьте, какой-то секс-тип объявился! Ну, завел себе бабу, и трахайся потихоньку, Алка-то чем виновата? Подумаешь, большое дело, переспал с одной, потом с другой. Аллу-то жалко, она переживает… Чем она виновата, что у тебя секс-тип обнаружился?

Женя только морщился и разочарованно качал головой:

– Ну ты, Шурик, просто совсем не понимаешь. Я с ней не то что спать, я с ней даже разговаривать не могу. Что ни скажет, все глупость. Просто пустое место. Ну не люблю я ее. Я люблю другую женщину. А с Алкой я все равно разведусь. Не буду я с ней жить. Я познакомлю тебя с Инной Васильевной, и ты все поймешь.

Женя разлил остатки вина по рюмкам. Выпил. Выпил и Шурик.

– Может, еще? – спросил Женя.

Вино закончилось, а разговор еще нет.

– Давай, – согласился Шурик.

Старый официант с кислым лицом принес еще бутылку саперави.

– Тебе хорошо, Шурик, – у тебя любовниц дюжина, и ты никого не любишь. Тебе все равно. А я просто так не могу, – объяснил свою интересную особенность Женя.

Шурик опечалился:

– Вот и мама моя говорит, что я циничный. Наверное, я и вправду циничный. Только мне Аллочку твою жалко…

– Ну вот ты и жалей ее, – передернулся Женя. – Ей только того и надо, чтобы ее жалели. На лице – мировая скорбь, чуть что – в слезы… Ты понимаешь, Шурик, Инна Васильевна такой человек, которого пожалеть просто невозможно. Инна, она сама кого хочешь пожалеет.

Шурик посмотрел на Женю: он был худ, голубовато-бледен. Рыжие кудряшки надо лбом частично вытерлись, образовалась ворсистая залысина. На подбородке паслась стайка юношеских прыщиков, обычно высыпающих на местах порезов после бритья. Пиджак и галстук, которые он привык носить, придавали ему вид командированного из провинции в столицу мелкого чиновника. К тому же по голубому галстуку расплывалось красно-бурое пятно расплесканного саперави… Шурик хотел спросить: она и тебя пожалела? Но удержался… Женю ему тоже было жалко.