Татьяна Толстая - Войлочный век (сборник)

«Он был добрый малый, но ветрен и беспутен до крайности. Главною его слабостию была страсть к прекрасному полу; нередко за свои нежности получал он толчки, от которых охал по целым суткам. К тому же не был он (по его выражению) и врагом бутылки, то есть (говоря по-русски) любил хлебнуть лишнее».

Выгнали же его после того, как рябая Палашка и кривая Акулька «как-то согласились в одно время кинуться матушке в ноги, винясь в преступной слабости и с плачем жалуясь на мусье, обольстившего их неопытность». Батюшка прибежал выгонять учителя, но мосье спал: «несчастный француз был мертво пьян».

Дальше, как мы помним (а если не помним, то никто не мешает и прочитать), Петруша отправляется служить, по дороге поддается дурному влиянию, напивается, проигрывает сто рублей, и Савельич сокрушается: в кого же ты такой пошел, вроде бы ни батюшка, ни дедушка пьяницами не были. «А кто всему виноват? проклятый мусье. То и дело, бывало к Антипьевне забежит: “Мадам, же ву при, водкю”. Вот тебе и же ву при! Нечего сказать: добру наставил, собачий сын».

Так вот, я про эту «водкю». Это – по моему глубокому убеждению, пушкинский межлингвистический каламбур. Если читать текст вслух (а это надлежит делать всегда, пусть и «внутренним голосом», когда читаешь художественный текст) и при этом немного знать французский, то очевидно, что «водкю» (с ударением на последнем слоге) звучит как vot’cu, т. е. votre cul, – «ваша жопа». Да, это жопа рябой Палашки и кривой Акульки.

Выражаясь высоким штилем – если кого-то коробит от слова «жопа», – француз дружил с Вакхом и Венерой, и Александр наш Сергеич одним движением своего блистательного пера объединил и Вакха, и Венеру в одном волшебном, двуязычном слове: так посмотришь – Вакх, а так посмотришь – Венера.

То есть наше все.

Любимая книга – «Великорусские заклинания». Настольная практически. Пробовала я ставить ее на полку, но без толку: в ней постоянно возникает необходимость.

Читаю я ее, во‑первых, просто ради поэзии высочайшей крепости; практически спирт-ректификат. На любой странице раскрой, в любое место ткни, – «В чистом поле сидит баба сводница, у тоё у бабы у сводницы стоит печь кирпична, в той пече кирпичной стоит кунжан литр; в том кунжане литре всякая веща кипит, перекипает, горит, перегорает, сохнет и посыхает: и так бы о мне, рабе Божьем (имярек) рабица Божья (имярек) сердцем кипела, кровью горела, телом сохла и не могла бы без меня, раба Божия, ни жить, ни быть, ни дни дневать, ни часа часовать, ни едой отъестись не могла бы от меня, ни питьем отпиться, ни дутьем отдуться, ни гулянкой загулять, ни в бане отпариться».

«Подите вы, семь ветров буйных, соберите тоски тоскучие со вдов, сирот и маленьких ребят, со всего света белого, понесите к красной девице… чтобы тосковала и горевала по мне, и во сне бы она не засыпывала, в теплой паруше калиновым щелоком не смывала, шелковым веником не спаривала, пошла, слезно плакала, и казался бы я ей милее отца и матери, милее всего роду-племени, милее всего под луной Господней, скатного жемчугу, платья цветного, золотой казны».

«Стану я, раб Божий, благословясь, пойду перекрестясь, из избы дверьми, со двора в ворота, в чистое поле. В чистом поле, в зеленых кустах, в поморье стоит вертеп, в том вертепе сидит матерая жена на золотом стуле между троих дверей».

«Создай мне, Страх-Рах, семьдесят семь ветров, семьдесят семь вихорев; ветер полуденный, ветер полуночный, ветер суходушный… Пойду я не в восток, не в восточную сторону, на заднее крыльцо, в подымное окно, под гнилое бойное дерево, пойду не дорогой, а стороной, мышьей норой, собачьей тропой…»

«Посмотрю я, раб, в морскую пучину, и увижу в той морской пучине лежащий белый Латырь камень; на том на белом Латыре камне сидящую царицу, Ирода царя, во имя Соломию. У той царицы есть двенадцать дочерей: Огнея, Гнетея, Знобея, Ломея, Пухлея, Скорохода, Трясуха, Дрожуха, Говоруха, Лепчея, Сухота и Невея».

«Лежит гроб поверх земли; земля того гроба не принимает, ветер его не обдувает, с небеси дождь не поливает, лежит в том гробе опивец зубастый, собой он головастый, как гадина, в гробу распластался, язык его в темя вытягался…»

«Матушка заря утренняя Мария и вечерняя Маремьяна, приди ко младенцу, возьми ты у него полунощника и щекотуна из белого тела, из горячей крови, из ясных очей, из черных бровей, из каждой жилочки, из каждой косточки… понеси их за моря широки, за реки глубоки, за болоты зыбучи, за грязи топучи, к щуке-белуге в зубы…»

Ну и во‑вторых, заговоры и заклинания реально помогают решать жизненные проблемы.

Вот купила я принтер. Хороший, с гарантией, свеженький. Попользовалась, выключила. Снова включила – не работает. Позвонила Любимому Племяннику: как быть? – Нажми сбоку такую-то кнопочку. Нажала, заработал, спасибо.

Вот так и раз, и два, а в один непрекрасный день принтер работать отказался начисто. Звоню опять Любимому Племяннику. Кнопочку нажимала? Нажимала. Программу в компьютере обновила? Обновила. Поди в такой-то файл, сделай то-то. Сделала. Молчок. Много еще чего проделали мы с Племянником, такого, что и не снилось вашим мудрецам, но принтер отказывался работать, и Племянник попросил отпустить его душу: вот он завтра приедет и развинтит проклятый принтер до винтика. А сегодня бесполезняк.

Села я, пригорюнилась, а потом взяла себя в руки: чудес не ищу, должно быть материалистическое все же объяснение происходящему. Надо полагать, в компьютере сидит нечистая сила, смотрим Сборник Заклинаний, ищем, – какая. По всему глядя, подходит кикимора. Нашла заговор «На выживание кикиморы»:

«Ах, ты гой еси, кикимора домовая, выходи из горюнина дома скорее, а не то задернут тебя калеными прутьями, сожгут огнем-полымем и черной смолой зальют».

Черная смола – это, очевидно же, картридж, – мне принтер постоянно посылает стихотворную строку: «Регулярно проверяйте уровень чернил!» Огонь-полымя – это электричество во всей силе своих 220 вольт, каленые прутья тоже внутри механизма просматриваются. Стало быть, должно сработать.

Стала я благословясь, пошла перекрестясь, на четыре стороны света поклонилась, на восток особо. Прочла вслух, с выражением, трижды. Нажала кнопочку – работает.

Написала Любимому Племяннику, студенту старшего курса физфака, программисту: отбой; принтер заработал. – Что ты сделала?! – Изгнала кикимору. – No comments, – ответил программист после некоторого объяснимого молчания.

Теперь уважает.

Что такое вокзал? Это, конечно, портал, врата, вход в иное измерение; это особое, непростое такое место, где начинается непостижимое, а именно – искривление времени и пространства, – остающийся стоит и с тоской смотрит, как бесследно растворяется в белом воздухе зимы и умолкает тот, кто только что смеялся, был живым и теплым, а этот живой и теплый суетится, не зная, как половчее приткнуть пальто, чтобы с него не капало, прикидывает, сколько вагонов придется пройти до буфета и шутит шутки с соседкой по вагону.