Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 09

Именно социальный характер реформированного ислама служит главной причиной стремительности его экспансии во всем мире; на постсоветском пространстве вследствие резкого падения уровня жизни и общей безысходности это проявляется особенно ярко.

Революция в Киргизии привела к власти представителей так называемых «южных кланов», которые традиционно, несмотря на жесткие действия Акаева, укрывали у себя представителей Исламского движения Узбекистана (ИДУ) и, соответственно, были связаны с наркомафией. Это нисколько не отрицает главной причины восстания — невыносимых условий существования большинства населения не только в Киргизии, но и в Узбекистане, и Таджикистане, и Туркмении при относительной слабости репрессивного механизма в первых трёх. Однако плоды народного восстания в исламских странах обычно пожинают силы, связанные с радикальными исламистами.

Успешное подавление режимом Каримова восстания в Андижане в стратегическом отношении не является значимым, так как не устранены ни причина восстания — массовая нищета и отчаяние, ни «субъективный фактор» будущей революции в лице Исламского движения Узбекистана. В этих условиях ужесточение репрессий лишь провоцирует выступления против власти.

Представляющаяся в стратегической перспективе неизбежной смена узбекского режима активизирует деятельность радикальных исламских структур и с высокой степенью вероятности приведёт к формированию по крайней мере в Ферганской долине исламского государства, существующего в значительной степени за счёт наркобизнеса — некоторого аналога Афганистана времён талибов, только на тысячу километров ближе к России.

Понятно, что непосредственными последствиями этого станут активизация экспансии радикального ислама, грозящая разделением российского общества на две различные общины, а также усиление террора и новый виток пандемии наркомании.

Таким образом, драматическое ослабление влияния российской бюрократии на ближнее зарубежье поставило ее перед лицом качественно новых острых проблем, справиться с которыми она не в состоянии и которые будут способствовать дестабилизации российского общества, повышая вероятность революционного развития событий.

При всём различии национальных реалий «цветные революции» имеют общие родовые черты. Это насильственная организованная смена власти небольшой энергичной группой, осуществляемая под прикрытием демократических процедур и лозунгов.

Принципиально важно, что киргизский опыт показал необязательность наличия сильной организованной оппозиции, не говоря уже о популярных эффективных лидерах.

Категорическим условием революции является иное — массовость недовольства правящим режимом (обязательно в среде элиты) и его неадекватность, то есть неспособность, удовлетворив хотя бы наиболее острые потребности общества, выполнить программу надвигающейся на него революции и тем самым, упредив, сделать её ненужной.

С этим в современной России всё в порядке: почва подготовлена. Суть сложившейся политической системы — в освобождении государства как целого и образующих его чиновников от какой-либо ответственности, в том числе перед населением. Бюрократия получила полную свободу произвола в обмен на демонстрацию формальной лояльности. Демократия как институт принуждения государства к ответственности перед обществом практически искоренена.

В то же время авторитарная модернизация невозможна в принципе, так как требует ответственности элиты перед обществом, что органически недоступно нынешней элите, сформировавшейся за счёт осознанного разрушения и разграбления собственной страны.

Сложился устойчивый симбиоз либеральных фундаменталистов, в ходе псевдолиберальных реформ отбирающих деньги населения в пользу бизнеса, и силовой олигархии, в свою очередь отбирающей эти деньги у бизнеса для непроизводительного потребления. Эта модель экономики представляет собой аналог двухступенчатого пищеварительного тракта, носит «самоедский» характер и в принципе не способна к саморазвитию.

При этом масштабы растущих аппетитов силовой олигархии (уже в 2004 году, по некоторым оценкам, достигавших 25 % оборота ряда крупных коммерческих предприятий) не позволяют нормально развиваться большинству видов бизнеса.

В аппарате наблюдается жёсткий «отрицательный отбор», так как концентрация его на выполнении примитивных функций грабежа и потребления объективно отторгает профессионалов, склонных к выполнению сложных функций и потому проигрывающих внутриэлитную и внутриаппаратную конкуренцию.

В последние три года правящая бюрократия стала в массовом порядке создавать проблемы «на ровном месте», при помощи реформ, произвола или простого неисполнения своих обязанностей, делая невыносимой повседневную жизнь всё более значительных масс людей.

При этом правящая бюрократия умудрилась восстановить против себя наиболее значимые для российской политической жизни «группы влияния».

Так, бизнес находится под ударом силового рэкета.

Малообеспеченная часть населения (составляющая более 85 % населения, которые, по данным социологических исследований центра Левады, не имеют денег для покупки простой бытовой техники), получив сильнейший удар в ходе монетизации льгот, с ужасом ждет коммунальной реформы.

Региональные элиты лишились политических прав, не получив никаких компенсаций (в том числе в области хозяйственных возможностей).

Запад глубоко впечатлен политической реформой, производящей впечатление отказа от демократического пути и кощунственной спекуляции на крови детей Беслана.

И даже опора правящей бюрократии — силовые структуры (которые уже почти не называют правоохранительными) в низовой своей части подверглись сильнейшему унижению в ходе монетизации льгот и испытывают раздражение от откровенной неспособности руководства страны защищать её национальные интересы (при этом особенно чувствительными являются именно провалы на постсоветском пространстве, воспринимаемом представителями этих структур как «задний двор» России).

В этих условиях всё более актуальным становится вопрос не о самой по себе смене власти, а о модели этой смены.

Ясно, что российский вариант будет отличаться от «украинского» озлобленностью народа, сильнейшим исламским фактором (так как исламские общины практически не имеют представительства на федеральном уровне) и реальным влиянием действительно международного (а не только чеченского и дагестанского) терроризма.

Отличия от другого крайнего, киргизского, сценария тоже ясны. Это прежде всего меньшая клановость общества, требующая наличия у революционеров привлекательных и хоть как-то проработанных идей. Кроме того, не вызывает сомнения, что российская власть будет сопротивляться — выковывая тем самым эффективных и ответственных политических деятелей из аморфного оппозиционного конгломерата и способствуя приходу к власти ответственных и дееспособных сил.