Питер Мейл - Еще един год в Провансе

Но, мсье, воззвали к нему мои друзья, нам несказанно повезло, у вас в витрине точная копия нашего старого доброго чайника. Мы берем его.

Хозяин лишь развел руками. Тот чайник никак не может покинуть витрину по соображениям рекламного характера. Как иначе народ узнает, что заведение торгует данной marque [52] Марка изделия (фр.). ?

Никакие аргументы не смогли поколебать хозяина. Он отверг предложение поместить в витрине их старый чайник, не внял также мольбам заплатить наличными, обычно принимаемым во внимание продавцами. Чайник остался в витрине, где, насколько я в курсе, до сих пор аккумулирует пыль и служит символом августовских хождений по мукам.

Август во многих отношениях труднейшее время в Провансе. И не только потому, что местность наводняют туристы. От толпы можно сбежать, но от погоды никуда не денешься. А погода в августе, как выражаются фермеры, весьма excessif [53] Чрезмерный (фр.). , ее подготовили долгие жаркие июльские дни. Неделю за неделей солнце, кажется, не слезает с небосвода, жар пропитывает холмы, каменные дома, плавит асфальт, покрывает землю сетью трещин, сушит траву, превращая ее в бурое сено, бьет вас по макушке, волосы обжигают пальцы. Наконец, обычно к середине августа, воздух уплотняется чуть ли не до густоты сиропа. В кустах все замирает, смолкают цикады, и вы ощущаете, что природа затаила дыхание, чего-то ждет.

Это затишье перед грозой — ваш последний шанс пройтись по дому и вытащить из розеток вилки факса, компьютера, автоответчика, телевизора, аудиосистемы. Как только засверкают молнии и гром ударит вас по ушам, домашнее электроснабжение почти наверняка отключится. Но прежде чем это произойдет, природа вполне может успеть нанести последний мстительный удар по современной технологии, безвозвратно повредить мозг чувствительной электроники. Таким образом мы потеряли два факса, а автоответчик стал страдать неизлечимым заиканием.

Наше утешение — место в первом ряду партера на захватывающем представлении, организованном матерью-природой. Пространство долины представляет собой неподражаемый усилитель для раскатов грома, от которых, кажется, вот-вот рассыплется черепичная кровля. Молнии долбят гребень горного кряжа, на мгновение высвечивая каждую скалу, каждый валун, обрисовывая их силуэты на фоне вечернего неба. Собаки жмутся к нам, прижав уши к головам. Редкий случай, когда они охотно бегут в дом. Ужинаем при свечах, радуемся защите толстых каменных стен, наблюдаем за движением грозового фронта, за мельканием молний, постепенно удаляющихся к холмам Верхнего Прованса.

Воздух охлаждается, в нем чувствуется влага, падают первые увесистые капли дождя, иссохшая земля как будто вздыхает в предвкушении. В течение нескольких секунд капли превращаются в поток. С крыши вода стекает сплошной пеленой, прорывает в гравии русла, смывает растения, затопляет цветочные рабатки, тарабанит по столу перед домом. Двухмесячная норма осадков изливается на землю в течение получаса. Прекращается потоп так же внезапно, как и начался. Шлепая по лужам, мы выходим на террасу, спасаем изгаженный зонт, опрокинутый потоком.

На следующее утро небо снова безмятежно синеет, солнце снова палит, вымытые поля исходят паром. К вечеру уже ничто не напоминает о вчерашнем потопе, все сухо, растительность томится и вянет. Дом, однако, еще не забыл о случившемся. Трубопроводы, цистерны, баки, сифоны булькают, чихают, вчерашний потоп замаскировался, спрятался, но дает о себе знать. Краны плюются рыжей жижей, кухонные остатки — луковая шелуха, чаинки — всплывают в унитазе. Гости удивляются этим явлениям, поскольку пользуются беспроблемной городской канализацией.

Много-много сюрпризов готовит жизнь в Провансе. Прошлым летом в одно из воскресений моя жена вернулась с рынка в Кустеле, все еще удивленно покачивая головой. На одном из лотков ее внимание привлекли цветки courgette [54] Кабачок (фр.). , которые можно фаршировать или обжаривать, обмакнув в жидкое тесто, прекрасный летний рецепт. Она попросила полкило.

Не так все просто. Продавец с готовностью оторвал полиэтиленовый пакет от рулона:

— Прекрасно, мадам. Вам мужских или женских?

Недавно один из наших гостей, склонный к оживленной жестикуляции во время беседы, опрокинул себе на брюки стакан красного вина. На следующий день он отправился с брюками в химчистку. Мадам распластала его штаны по прилавку, профессиональным взглядом оценила загрязнение и озабоченно покачала головой. Не исключено, сказала она, что пятно можно удалить, но это зависит от сорта вина. Что именно он опрокинул на штаны, «Шатонеф» или одно из легких люберонских красных? Удивленная тем, что он не смог вспомнить, она прочитала ему краткую лекцию о красящих возможностях разных вин, в зависимости от содержания танина, и, казалось, была готова приступить к разбору сортов и марок, когда ее внимание отвлек следующий посетитель.

Наш приятель вернулся под сильным впечатлением от услышанного. Он поведал, что опрокидывал на себя бокалы по всей Европе и в нескольких крупных городах Соединенных Штатов, но нигде его так досконально не допрашивали в химчистках. В следующий раз, сказал он, придется захватить вместе со штанами и этикетку, а может, и бутылку с пробой.

Провансальцев хлебом не корми, дай посоветовать, поучить, наставить на путь истинный и спасти несведущего от неминуемой погибели. В качестве иностранца, отваживающегося возводить напраслину на бедный Прованс, меня часто зажимали в угол, и обвиняющий указующий перст маячил перед моим любопытным носом. Я этим обменом мнениями обычно наслаждался, шла ли речь о лучшем способе поглощения дыни либо о брачных привычках диких кабанов. Нередко случалось, что правда-матка в таких спорах оказывалась на моей стороне. Но в подобном случае истина отметалась в сторону, как нечто несущественное. Мой оппонент интересовался не фактами, а тем, за кем останется последнее слово.

Одним из моих самых тяжких преступлений остается accent aigu [55] Острое ударение (фр.). на «э» в слове «Люберон», преступление, с моей точки зрения, не самое тяжкое, но в глазах прованских пуристов непростительное. Возмущенные письма клеймили меня, авторы их цитировали таких авторитетных классиков, как Жан Жионо, Анри Боско, призывали строго следовать классикам Прованса, учиться их превосходному языку. А однажды меня припер к стенке самозваный профессор французского языкознания мсье Фаригуль. Кто дал мне право коверкать чужой язык? Такой категорический вопрос поставил он передо мной.

Я пустился на поиски тех, кто дал мне это право. Казалось, нашел могучих союзников. В словаре Ларусса, на картах Национального географического института, в «Этимологическом словаре названий рек и гор Франции» и на мишленовских картах Воклюза Люберон появляется с ударениями. А это ведь не какие-нибудь бульварные листки. Серьезные официальные источники, составленные квалифицированными специалистами. Наконец-то, обрадовался я, последнее слово останется за мной.