Питер Мейл - Еще един год в Провансе

— Я беру домой небольшой флакончик нового запаха и оставляю там, где жена не сможет его не заметить. Ничего не говоря. Rien . Как будто флакон появился сам по себе. Я жду. И если флакон к концу недели опустеет, я понимаю, что это пойдет. Если он все еще полный, я должен еще подумать. У нее очень неплохой нос, у моей жены.

Во время ланча я наблюдал за носом Ферреро, интересуясь, как он реагирует на запахи вина, супа из лесных грибов и капусты, фаршированной колбасой и ветчиной; иногда замечал, что он поводит ноздрями. Но затрепетали его ноздри лишь в момент, когда к столу приблизился официант с сырами, хотя поднос находился еще в трех футах от него.

— Если вы любите сильные сыры, — сказал он, указывая на кремовый клин с темно-синими прожилками, — то это истинный fromage détonateur [65] Здесь: Сырный детонатор (фр.). .

И верно, принесенный сыр оказался ударным инструментом в сырном оркестре и рефлекторно заслужил еще один стакан вина.

Странная судьба — быть носом. В каком-то смысле неблагодарная доля. Как это ни объясняй — игрой судьбы, природой, генетическим набором, годами тренировки, своевременной встречей на дорогах жизни с pipi de chat и рвотными массами кита, — вы обладаете уникальным, великим дарованием. Ваш нос — один из миллиона, ваши инстинкты, ваш талант позволяют подбирать ингредиенты жидкостей, которые щедро, чуть ли не горстями, швыряют на щеки, легкими касаниями наносят на грудь, которые привычным движением день за днем смачивают кожу за сотнями тысяч ушей. Но под вашими усилиями подписывается кто-то другой: Ив Сен-Лоран, Кельвин Кляйн, Лагерфельд, Мияке, Шанель… но только не вы, не творец. Вы одинокая душа, успешный, но безымянный дух.

Я вообразил встречу с незнакомцем или незнакомкой где-нибудь на приеме или в офисе. Узнав созданный вами аромат, вы приложите определенные усилия, чтобы не прошептать: «А ведь это я создал принятый вами аромат». Хотя, сказав это во Франции, вы мало чем рискуете. Другое дело в Америке. Там привыкли привлекать к ответственности за любую ерунду.

День изобиловал удовольствиями, и особенное доставило мне показанное под занавес письмо главе Версальского университета духов и ароматов. В нем содержалась просьба зарезервировать место для одного из слепых учеников школы запахов, семнадцатилетнего Давида Мори, проявившего неординарное дарование. Ферреро писал, что он « stupefait par l'acuité et la pertinence olfactives » [66] Потрясен острым и точным обонянием (фр.). , проявленным этим молодым человеком. Учитывая столь лестную характеристику профессионала высокой пробы, я предположил, что юный «нос» наверняка отправится на обучение в Версаль.

В прошлое Рождество один из моих друзей, человек экстравагантный и весьма доброжелательный, подарил мне штопор, который определил как в высшей степени технологичный. Очень серьезный агрегат, скажу я вам. Прекрасно сконструированный, с системой рычагов-усилителей, как кажется, гидравлического действия. С гарантией, что перед ним не устоит ни одна самая упрямая и своевольная пробка. Мой друг заверил, что это мечта знатока. Он продемонстрировал конструкцию в действии — и, само собой, пробка вышла неимоверно гладко, штопор оказался шедевром современной алкогольно-инженерной мысли. И все же ни разу после успешной демонстрации действия не беспокоили мы это чудо техники, так и покоится оно в своей коробке, не вытянув более ни одной пробки, забытое и заброшенное, нелюбимое.

Для объяснения этой черной неблагодарности следует обратиться мыслями к летнему ланчу в небольшом деревенском доме близ Авиньона. Я зашел в гости к Режи, доброму другу, любезно взвалившему на себя обязанность моего наставника в застольных удовольствиях. Режи никогда не упускал возможности отметить, что, по его мнению, гастрономические познания англичан сводятся к яичнице с беконом и зрелому сыру стилтон, в остальном же дикие островитяне совершенно не разбираются. Режи не повар, но считает себя gourmet , гурманом, тонким гастрономом, ценителем и исследователем стола и застолья, чутким к нюансам меню и бутылки. Он уверяет, что большую часть своей взрослой жизни провел за едой и питьем, что подтверждают объемы его живота и опыта. Режи также махровый шовинист, он считает, что Франция впереди планеты всей во всем, что заслуживает внимания.

Прежде чем мы приступили к ланчу, Режи решил, что нужно поупражнять вкус — единственное, что он охотно тренирует, — сравнением достоинств двух сортов белого вина из Кот-дю-Рон: молодое «Кондрие» и более зрелое, насыщенное «Эрмитаж». Бутылки предстали перед нами на столе в ведерках-близнецах, поблескивая капельками конденсата. Режи глядел на них, потирая руки, затем принялся поворачивать их в ледяной воде и поиграл пальцами, как пианист, собравшийся ринуться в битву с Бетховеном. Засунув руку в карман, Режи вытащил оттуда штопор и осторожно его открыл.

Изящным заученным движением кисти руки Режи обвел кривое лезвие вокруг горлышка бутылки «Кондрие». Верх капсулы отскочил, отделенный хирургически чистым срезом без затяжек и разрывов. Вытянув из горлышка пробку, Режи поднес ее к носу, понюхал, кивнул. Повторил процесс с «Эрмитаж» и хотел уже сунуть штопор в карман, но я попросил дозволения познакомиться с этим инструментом поближе.

Такого штопора я еще никогда не видел. Выполнен был он по обычной схеме, известной как «спутник официанта»: с одного конца нож, с другого рычаг, а винт штопора в середине. Но на этом сходство заканчивалось. В сравнении с обычным штопором он был все равно что «Кондрие» рядом с виноградным соком. Инструмент приятно тяжелил руку; его полированная роговая рукоятка с обоих концов завершалась металлическими накладками. Роговые половинки рукояти сжимали темную стальную пластину, покрытую узором, заканчивающуюся плоским стилизованным изображением пчелы. На поверхности рычага читалась гравировка: «Лагиоль».

— Этот штопор — лучший в мире, — заявил мне Режи. Он налил вино себе и мне, улыбнулся. — Разумеется, французский.

Мы принялись за вино, а Режи попутно заполнял пробелы в моем штопорном образовании.

Лагиоль, близ Авиньона на юге Франции, знаменит ножами. Предок сегодняшних штопоров из Лагиоля увидел свет примерно в 1880 году, вслед за изобретением пробки. Собственно говоря, пробки вошли в употребление намного раньше, еще в XVIII столетии, но сногсшибательный темп нетипичен для Южной Франции. С годами вошла в употребление нержавеющая сталь, но в конструкции мало что изменилось, во всяком случае в полноценной продукции.