Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 06

Теперь открою сокровенное, о чём никогда и никому не рассказывал, потому как не был уверен, что буду правильно понят. Ведь времена-то были разные. Теперь же, право, мне уже всё равно.

Так вот… В какой-то момент в душе моей тогда что-то дрогнуло. Следом подумалось: этим пленным, пожалуй, труднее и хуже, чем нашим. Уж не знаю, откуда мне, пацанёнку, в башку втемяшилось, что плен хуже смерти. Нет, то была отнюдь не пропаганда. Это шло из глубины национального сознания: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Ясного понимания глубины этой морали, конечно, не было, но было туманное, интуитивное предчувствие. И мне захотелось хоть как-нибудь, хоть чем-нибудь скрасить их бесконечно жалкую, никчёмную участь. Но что мог я, не имевший за душой нич-ч-чего! А впрочем, была у меня, по мальчишеским меркам, довольно весомая сумма. Хорошо помню: это были сорок семь рублей. Едва ли не год собирал, с довоенной поры.

Не предвидя худых последствий, я нащупал за пазухой ватника, в потайном кармашке, перетянутый резинкой свёрточек. Самым трудным было движение второе: выждав момент, ткнул свёрточек в чью-то полураскрытую ладонь. Конвой вроде бы ничего не заметил. Или же только сделал вид. Как бы то ни было, деньжата бесследно исчезли, растворились в серой массе.

Между тем напор любопытных усилился. Трудно было удерживать равновесие, да ещё с полным чайником кипятка. Решил я, что дело сделано, и стал выбираться из круга. И вдруг замер от неожиданного. Не иначе как с небес донеслись звуки неземной музыки. Первая мысль: это мне показалось. Хотя и прежде замечал за собой подобное… Будто кто-то окликает меня по имени. Другой раз послышится звон или же отчётливый возглас. Мама говорила, что это случается от напряжения нервов, усталости, голода. Всего такого тогда было в предостатке.

И всё же на сей раз музыка была правдоподобная, всамделишная. Низко склонив голову, на губной гармошке играл долговязый пленный «дядечка» в невероятно огромных соломенных бахилах на ногах.

— Ишь, словно заслуженный артист на тальянке шпарит, — бормотал оказавшийся почему-то рядом со мной старикашка, не пожалевший дорогого самосада для «гадов». А ведь и кисет у них там остался.

— И ты тоже молодчага, парниша, — прибавил он, заговорщически мне подмигнув и крепко сжав руку чуть ниже локтя.

— Музыку прекратить! — грозно скомандовал конвоир.

Но факт уже свершился. Трудно предположить — и оценить! — меру его, скажем, воздействия на ход той проклятой войны, как и на последующую за ней жизнь. На скрижалях не зря же записано: «Ничто не проходит бесследно».

Что касается меня… Всю жизнь ношу в глубине души ту сладостно-печальную музыку, сыгранную в предновогоднюю ночь на вокзале узловой станции Мичуринска пленным «итальяшкой». Много-много лет спустя я узнал, что то была мелодия Шуберта «Аве Мария».

А жизнь катила нас, словно шарики, по замысловатому жёлобу. Причём обстоятельства менялись как в сказке.

Купленные билеты (один взрослый и два детских) так и не пригодились. Счастливым для нас оказался ночной товарняк. На открытой всем ветрам тормозной площадке четырёхосного вагона с порожней цистерной из-под нефти проехали мы в компании таких же голодрыг в сорокаградусный мороз 130 километров без единой остановки. Эшелон с бешеной скоростью нёсся в Ишимбай, за очередной дозой горючего для фронта. Ему диспетчеры давали «зелёный маршрут».

Не иначе как небеса покровительствовали нашей семейке. Будто по расписанию спецэшелон притормозил и даже сделал минутную остановку на полустанке Строганово. Нам этого хватило для того, чтобы кубарем скатиться с верхотуры и упасть в колючий и твёрдый, как гранит, сугроб. Откуда-то подвернулась и счастливая оказия. Хромой дядька устроил нас в розвальнях, упаковав с головы до ног в душистое сено.

По прибытии в Знаменку спецкомиссия поставила нашу троицу на спецдовольствие, от коего и теперь многие не отказались бы. Нас, голодранцев, обули, одели с ног до головы. А к новогодним праздникам всем эвакуированным выдали месячный продуктовый паёк. В пакете оказался, между прочим, и копчёный говяжий язык. Не знаю, где тамошние снабженцы раздобыли столь редкий деликатес, который с тех пор я больше не едал и даже не видел.

Как же теперь, с нынешней колокольни, объяснить и как совместить легендарные сталинские «злодейства» и широко распространённое в повседневности непоказушное, натуральное милосердие? А ведь оно было, было! И не только в сердцах советских граждан, а и в казённой учрежденческой среде. А нынешние политологи и первые лица государства бездумно клянут и мажут чёрной краской собственное же прошлое, хотя нынешняя действительность куда подлее, злее, мерзопакостней…

Долго ещё нашу семью трепала злая военная судьба. Дороги эвакуации занесли нас в Астрахань. А в этом городе у нас ни одного знакомого лица. Жили как беспризорники на красивом, восточного типа вокзале. Нас с сестрицей выловила милиция. Выяснив, кто мы такие и откуда, всю семейку перепроводили в эвакопункт. После тщательной санобработки определили в общежитие рыбокомбината им. Микояна, прикрепили к заводской столовой.

Ну а немец шел за нами по пятам. С июля 1942 года Астрахань стала подвергаться методическим бомбардировкам. Однажды среди дня солнце заслонили клубы дыма. Будто спичечный коробок, вспыхнула крупнейшая в дельте Волги нефтебаза, всего в километре от нашего пристанища.

Всё живое, спасаясь от огня, бежит к воде. Мы вскочили на первую же подвернувшуюся баржу. После пяти часов хода (с компанией уже местных беглецов) высадились на берегу реки Чёрной, в рыбацком посёлке Ямана, где едва не умерли с голоду. Пришлось обменять на продукты носильные вещи, полученные в Знаменке.

Перезимовав, с ватагой случайных попутчиков перебрались в степное Заволжье, в райцентр Дергачи. Во время этих странствий мы потеряли нашу малышку Зою. Впервые я пережил смерть близкого и очень любимого существа. А радость была одна: наконец-то я пошёл учиться, попал в дружный ребячий коллектив. Жизнь моя наполнялась реальным смыслом, я с удовольствием учился. Особенно, помню, нравились уроки немецкого языка. Но возникли новые трудности: мама не работала, а на папин денежный аттестат почему-то перестали начислять деньги. В конце осени 43-го переправились на правый берег Волги и немного погодя приехали к отцовым родственникам, в город Богучар, только что освобождённый от немецких оккупантов. Тут нас каким-то чудом разыскал папа. Оказывается, он воевал неподалёку. В кровопролитном бою за Каратояк получил «всего лишь» плечевое ранение. Из госпиталя выписался досрочно. Рванулся в семью: на побывку и поправку.

Наше положение и состояние ужаснули отца. Городок во время оккупации был сильно разрушен. Дом тётки Макриды сгорел. Мы все вместе ютились у чужих людей, жили на птичьих правах, без денег. Власть конкретно ещё не разобралась в критической обстановке. Коренные жители кое-что имели со своих огородов; приезжие искали себе пропитание в руинах немецких продовольственных складов, которые разбомбила наша авиация.