Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 04

— Я не… не знаю… Я не видел… — заикаясь и чувствуя, что сердце стучит где-то в горле, произнес Рома.

— Ну что ж, допустим, ты не видел… — рассуждала Эмилия Аркадьевна. — Кто из ребят приходит в школу с перочинными ножами или другими режущими предметами?

— Я не знаю…

— Роман, ты не умеешь врать! Не должен врать! Ты пионер! Это сделал Зарубин? — насела на него неумолимая завуч.

Рома не только боялся выдавать Зарубина, второгодника, задиру, предводителя мелкой школьной шпаны, но и произносить его имя без крайней нужды остерегался.

— Не бойся, Роман, о том, что ты мне скажешь, никто не узнает. Это был Зарубин?

— Нет, это был Смирнов, — ответил Рома с пересохшим горлом.

— Не может быть! — вскрикнула Эмилия Аркадьевна. — Смирнов очень приличный мальчик!

— Зарубин дал ему нож и… заставил вырезать…

— Ах, вот как? Ну, это еще и лучше! — чему-то обрадовалась Эмилия Аркадьевна.

На следующий день после занятий за школьными мастерскими, у забора, Зарубин бил Смирнова на глазах у одноклассников, в том числе и Ромы Каретникова. В проучку.

— Наябедничал, козел? Заложил? — Зарубин держал одной рукой несчастного, безвинного хлюпика Смирнова за шкварник, а другой наносил с короткого размаха несильные, но унизительные удары сбоку в челюсть. Челюсть у Смирнова болталась, как на шарнирах, рот был непроизвольно открыт, и с губ текли слюни. Время от времени Смирнов отрывисто и слезно выхныкивал своему палачу:

— Я никому не говорил! Никому…

Рома Каретников за Смирнова не вступился. Первая свинцовая туча собственного угрызения легла на его душу. Идя домой, он, раздухарившись от стыда предательства, стащил с шеи красный галстук: «Не надо мне такого пионерства!» Придя домой, отказался обедать и расплакался в голос у себя в комнате.

— Отлично! — воскликнул отец Василь Палыч, который по красным глазам сына почуял неполадки. — Чем раньше обожжешься, тем лучше! Рассказывай!

Рома признался ему во всем, без утайки, кончив свою покаянную речь заверением:

— Папа, я никогда больше так не сделаю. Никогда!

— Ваша завуч — хитрая старая лошадь! — злобно восхитился Василь Палыч. — Видать, на НКВД работала. Я с ней поговорю, чтобы она тебя больше не подставляла.

…Когда Роман учился в десятом выпускном классе, в пору сдачи последних школьных экзаменов, в министерство, в главк, которым управлял Василь Палыч, позвонили из Сокольнического медвытрезвителя.

— Капитан Садаков, — представились. — Товарищ Каретников, тут ваш сын, мы его в парке Сокольники подобрали…

— Отлично! — ухмыльнулся Василь Палыч, приехав в вытрезвитель и увидев на железной койке на клеёнчатой простыне голого, вдрызг пьяного, бесчувственного сына. — Надеюсь, никаких протоколов не составляли? — спросил он у милицейского капитана и тут же, не дожидаясь от него отчета, всучил капитану сумму денег, от которой капитан слегка опешил и не знал, что выговорить, как поступить; наконец быстренько утопил деньги в боковом кармане кителя.

Дома Роман долго-долго блевал, стонал, извивался на полу в ванной комнате и сквозь стон, боль, горечь уверял отца, который время от времени наблюдал за ним:

— Я больше не буду… Никогда.

Оказалось, после экзамена они выпили с друзьями пива и поехали погулять в Сокольники. Здесь познакомились с какими-то парнями из Люберец, которые на спор решили выпить по стакану водки. Роман, охмелевший уже от пива, тоже ввязался.

— Пусть-пусть тебя пополощет! Водка-то наверняка из подвала… Такая здорово берет, — без осуждения, но и без жалости говорил Василь Палыч, наблюдая за корчами сына. Когда Роман протрезвел, отец ему заметил:

— Полный стакан водки может поднести только враг.

— Я больше никогда не буду пить водку. Обещаю, папа, никогда!

…Студентом третьего курса исторического факультета МГУ Роман приехал в загородный дом к отцу. (В ту пору Василь Палыч жил уже холостяком.) Роман приехал понурый, повинно утыкая взгляд в землю.

— Папа, дай мне, пожалуйста, денег… На свадьбу. Мне придется жениться. Она беременна… Я потом заработаю, верну тебе… Мы вместе с Гулиёй заработаем…

— Отлично! — традиционно воскликнул Василь Палыч. — То, что ей нужна московская прописка и жилье, я понял сразу. Но она еще какая-то нерусь! Кто она?

— Из Алма-Аты… Продавец в кафе у заправочной. На Каширке…

На другой день на Каширском шоссе против дверей маленькой забегаловки возле одной из заправочных станций остановилась черная «Волга» с правительственными номерами и милицейский «уазик». Из «Волги» выбрались Каретников-старший и громоздкий, тучный полковник милиции Михалыч. Из «уазика» — двое рослых милиционеров с автоматами в руках.

— Где у вас тут главный? — громогласно спросил Василь Палыч, став посреди небольшого кафешного зала и оборотясь в сторону кухни.

Из боковой дверки возле стойки бара выскочил парень казахского кроя, испуганно воззрился на полковника, на автоматы в руках милиционеров, на человека, который требовал начальство.

— Я… Я директор.

— Как тебя звать, директор? — спросил Василь Палыч.

— Азамат.

— Где у вас Гулия?

— Вон. У стойки.

— Это вон та — узкоглазая?

— Да.

— Ты спал с ней? — Василь Палыч взыскующе, без дурковатости, глядел в черные глаза Азамата.

— Тебя русским языком спрашивают: ты спал с ней? — вступил в разговор полковник Михалыч; двое милиционеров с оружием, которые теснее взяли Азамата в кольцо, как будто молча, угрозливо повторили вопрос.

— Да… Зачем вам?

— Михалыч, ты разберись с директором. Чем он здесь промышляет? Не коноплей ли? — обратился к полковнику Василь Палыч, а сам пошагал к указанной девушке азиатского замеса, стройной и по-восточному, вероятно, миленькой: губастенькой, с гладкими смуглокожими щечками, со смоляными крупными волнистыми волосами, уложенными в толстую косу на затылке.

— Я отец Романа. Отойдем-ка сюда, — сказал Василь Палыч и кивнул в сторону помещения, видать, подсобки, где вдоль стен громоздились картонные ящики.

Как только они вошли в закуток, Василь Палыч схватил Гулию за волосы, за толстую сплетенную косу, рванул вниз, чтобы задрать лицо девушки.

— Не смей орать, сука! От кого ты беременна?

— Не знаю. От Ромы, от него…

— На котором месяце?

— Не знаю. На третьем. Может, меньше…

Она шипела; сдавленные звуки хрипло вырывались из согнутого горла. Наконец Василь Палыч отпустил ее косу, выкрикнул в зал:

— Михалыч, приведи сюда директора!

— Так вот, Азамат, сегодня же отвезешь свою шалаву на аборт! Через неделю чтобы духу ее в Москве не было! Ясно?

— Ясно.

— Через неделю мы с Михалычем проверим…

Вечером того же дня Василь Палыч позвонил сыну: