Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 04

Марина была готова услышать в кабине телеграфа всё что угодно: объяснение Романа в любви, прощальное «прости», но только не пресыщенно-вежливую речь секретарши, которая предупреждена о ее звонке и, похоже, посвящена в их отношения с Романом.

Через несколько дней Марина повторила поход на телеграф, но в Москве и там, и там, и там словно заклинило.

— Роман Васильевич еще не вернулся? — спросила она секретаршу.

— К сожалению, не вернулся. Мы все его очень ждем…

От телеграфа она уходила скорым порывистым шагом. Больше она не будет звонить. Сам объявится, если захочет. Если не захочет, ну и пусть! «Плевать!» — разозлилась Марина, хотя подспудно догадывалась: ее гнев на Романа скоропалителен и несправедлив.

— За окном-то весна, май! Наверно, всё цветет, пышет жизнью, — приподнято произнес сокамерник Дмитрий Ильич, глядя на голубую даль в высоком окне.

— Не за окном — за решеткой, — уточнил Роман.

— Ваша правда, коллега. Рисунок слегка подпортили, — согласился Дмитрий Ильич и, устроившись у стола, принялся расставлять на картонной клетчатой доске маленькие шахматные фигуры.

Камеру для Романа Каретникова «пробили» элитную, на двоих, — генерал Михалыч подсуетился. Сосед Дмитрий Ильич, человек в годах, с глубокой вертикальной складкой на подбородке, седовласый, но еще бодрячок, с хитрыми острыми глазами и быстрой, отрывистой речью, совсем недавно занимал пост президента государственного фармацевтического концерна. На своих заводах он создал сеть подпольных цехов, но не поладил с министерскими чиновниками: они тайно потакали его «экспериментальному производству» и хотели более ретивых доходов. «Вы совсем оборзели, господа! — выступил им укоротчиком Дмитрий Ильич. — Я вам всегда исправно отстегивал, но вы берите хотя бы по чину. Не зажирайтесь!» Такой едучий наскок не простили — Дмитрий Ильич угодил в опалу. Избавиться от него решили в чистилище «Матросской тишины», осторожно «капнули» на него в «органы» — там уж и рады-радешеньки, что разрешили выловить крупного зверя…

Иногда, не вдаваясь в детали уголовного дела, Дмитрий Ильич косвенно приоткрывал Роману причину своего здешнего пребывания.

— Нынешний чиновник, — рассуждал он, — коварнее всяких цэрэушников. Даже исламские сепаратисты… Простите: вы, случайно, не мусульманин?.. Ну да, не похоже… Так вот, все эти экстремисты — лишь чирьи. Они — на поверхности. Настоящий туберкулез России — это чиновник! Это «кувшинное рыло» способно загубить целые отрасли в стране.

Торопиться в следственном изоляторе было некуда. Дмитрий Ильич мог прерваться на час, на два или даже через день вдруг опять озадачиться прежним предметом, словно не произошло никаких перебоек. Сейчас, выравнивая фигурки на шахматной доске, он продолжил разговор, начатый накануне:

— Вся беда в том, что в России нет единой политики. Суверенитеты республик, президентики — всё это дрисня. Разве позволительны сейчас нации такие безделушки! В каждом областном городишке по десятку министерств. Головотяпство!.. Нет и единой национальной идеи. С идеями у нас всегда был разброд. Как царь отпустил вожжи, так и пошел в извилинах кавардак… Причем у Москвы и у остальной России национальные идеи-то разные. Москва всегда надувала щеки: великая империя! Нищая провинция этому недовольничала. Русскому мужику, вятскому, архангельскому или саратовскому, не нужны туркестанские пустыни и кавказские хребты. Свое путём освоить сил недостает. Вот и получается, что русский мужик на своей земле стонал и загибался или подыхал на проклятой чужбине. Москве же требовались триумфы, международное величие! Вы помните возню вокруг Кубы? Ну конечно нет, не помните… Так вот, была такая песня: «Куба, любовь моя…» А в народе ее пели по-другому: «Куба, отдай наш хлеб! Куба, возьми свой сахар! На хрен нам нужен дядька Фидель…» и так далее… А Вьетнам? А Камбоджа? А Ангола? В итоге русский мужик оказался прав: нет проку ни от Кубы, ни от африканских товарищей — миллиардные долги этих стран никогда не вернутся. Да и от братского Кавказа и дружественной Средней Азии для России только головная боль. Власть не чувствовала забот русского мужика, губила провинцию, в итоге просрала страну! Простите, вы откуда родом?.. Коренной москвич. Ну, тогда вам понять сложнее. Вы, должно быть, совсем не раскусили провинцию. Я родился и вырос в нищей Тамбовской области. — Дмитрий Ильич прервался, перевернул шахматную доску черными рядами к себе, опять стал поправлять фигуры. И тут же продолжал с увлечением: — Столица и провинция живут в параллельных мирах. Девяносто первый год! Девяносто третий год! Россия фактически брезгливо отстранилась от Москвы. Все столичные затеи для провинции — что капризы избалованного ребенка. Убыль и нервотрепка!

Поглядывая на фаталиста-собеседника, который помимо своей высокой должности имел еще степень доктора экономических наук, Роман поражался: в России, куда ни кинь, даже в тюрьме, люди всё толковые, просвещенные. Всё понимающие люди в России! Способные блистать талантом, способные на созидательное служение Отечеству, — и эти люди с неимоверной легкостью оборачиваются ворами и прохиндеями. Ведь перед ним сейчас — мошенник, который даже здесь, в камере, сидит в фирменном спортивном костюме «Найк», в велюровых домашних туфлях, превосходно надушен, сыт, свеж и при этом печется о невзгодах простого русского мужика.

Ведь и он сам, Роман Каретников, вляпался в криминальную историю с «подложными документами и дачей взятки должностному лицу». Он прекрасно знал, что подписывает липовые акты и что особняк в Замоскворечье для своего издательства покупает за условные деньги. Основные деньги ушли «в отмазку» и легли в карман «человеков из мэрии», с которыми дружил отец. Скандал и тогда уже вспыхнул, на Романа завели уголовное дело, но еще на стадии следствия отец всё уладил, утряс, откупился. Теперь отца нет. Но преступление осталось! Какое постыдное, унизительное положение проходимца, которого к тому же предал брат! Роман хлопал себя ладонями по коленям, поднимался с койки и, заложив руки за спину, ходил туда-сюда, топтался в тесной хороме с мрачно-синими крашеными стенами, с решеткой на приплюснутом высоком окне.

— Фигуры расставлены, коллега, — приглашал его к поединку Дмитрий Ильич. — На этот раз ваши белые, начинайте.

Внешний мир для Романа Каретникова, сжавшись в пространство каменного куба с решеткой на окне и тяжелой железной дверью, пугающе преобразился. Мир внутренний оставался, как никогда, светел и чист. У Романа могли отнять акции, обанкротить его издательство, пустить его с сумой по миру, даже засудить. Но никто не мог посягнуть на его любовь к Марине.