Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 03

— Павел, ничегошеньки вы обо мне не знаете, — молвил иерей с мягкой грустью. — Это даже как-то нечестно. Вы про себя рассказывали, а я про себя — нет. Идеализировать священников — это вообще большая ошибка. Идеализация — она хуже клеветы: клевету можно опровергнуть, а в идеале можно только разочароваться. Один Бог без греха. А свою историю я вам сейчас расскажу. Знаете ли… — отец Димитрий замялся и слегка покраснел. — Мне кажется, что после моего рассказа мы сможем перейти на «ты». Всё-таки ровесники, три года знакомы, а грешен я не меньше вашего.

Батюшка опасливо огляделся и заговорил еще тише, так что даже Павлу было едва слышно. Впрочем, начала повествования Слегин не смог воспринять, радостно оглоушенный возможностью перехода на «ты».

— Надо же! — усмехнулся отец Димитрий. — Мне уже почти не хочется рассказывать. Чисто интеллигентская черта — не разрушать благоприятного представления о себе, ни в чем не каяться, а тихо-мирно рефлексировать, как сказано в одном мудром фильме, «сделать гадость, а потом долго-долго мучиться»… Однако попробуем преодолеть. Дело в том, Павел…

Павел вздрогнул, очнувшись от приятных раздумий.

— … дело в том, что я всего лишь четыре года как священник, всего лишь четыре года. Восемь лет назад архиепископ благословил меня на левый клирос и на заочное обучение в семинарии. На третьем курсе был рукоположен в диаконы, на пятом — в иереи, заканчивал семинарию уже священником. А до тех восьми лет относительной воцерковленности я, любезный Павел, был в секте.

— В секте?!

— Именно. Причем не в какой-нибудь протестантской, где хотя бы иллюзия христианства присутствует, а во вполне оккультной секте. Знаете ли, в те годы была мода на эзотерику, причем это, в отличие от дней сегодняшних, была вполне элитарная мода. Студенту-гуманитарию, каким я был тогда, любое «там что-то есть» казалось вполне революционным и безусловно положительным заявлением. И вдруг — приглашение в тайное общество, с инициациями, с ритуалами, с бесконечными ступенями посвящения… Это вам не Церковь, где одни глупые бабки коленки протирают, а священники — сплошь стукачи или переодетые гэбэшники! Это синтез науки и тайной мудрости Востока! Это религия одушевленного Космоса! Вот такая вот бяка была у меня в голове, Павел.

Сейчас все эти оккультные секточки всего лишь сфера бизнеса: вводная лекция — бесплатно, первая ступенька — столько-то, вторая — столько-то, третья — и т. д., и т. п. Каждая ступенька дает некую сумму оккультных знаний, умений и навыков, увеличивает возможности посвященного. Очень похоже на сетевой маркетинг с рангами дистрибьюторов.

Раньше было не так: те же ступеньки, но не за деньги, а по заслугам. Я был неглуп, умел убеждать, не отклонялся от общественной работы и, соответственно, довольно быстро шагал по лестнице оккультного познания. «Малых сих» я убеждал в надрелигиозности нашего тайного общества, в неприменимости к нему, скажем, христианской терминологии, однако чем выше я карабкался, тем больше убеждался в обратном. Безличностные космические силы и энергетические потоки внезапно оказывались очень даже личностными и требовали жертвоприношений. А Великий Астральный Свет носил, как выяснилось, более короткое имя — Люцифер. Отношение к Православию на более высоких ступенях тоже менялось: из сборища дураков и гэбэшников Церковь превращалась в реальную силу, абсолютно враждебную нашей секте. Я решил, что врага следует знать в лицо, принялся изучать Православие и в результате стал православным священником.

Отец Димитрий невесело улыбнулся, послушал молчание Павла и продолжил:

— Да, Павел. Я великий грешник. Две трети из тех, кого духовно соблазнил, я смог перетащить в Церковь. А одну треть — не смог. И этой одной трети, если по справедливости, вполне достаточно для моего осуждения. Однако я надеюсь на милосердие Божие.

Священник вновь замолчал, а Павел, чрезвычайно взволнованный, пытался подобрать нужные слова — и не получалось.

— Может быть, вы и не зря меня за беса приняли, — проговорил батюшка, неловко усмехнувшись. — Хотя джинсы — это случайность: матушка зимние штаны замочила, говорит — грязные…

— Брат мой! — воскликнул Павел, подобрав-таки слова, и трое остальных обитателей палаты, в том числе и вернувшийся Колобов, посмотрели на Слегина и его гостя.

— Братство во Христе гораздо лучше, чем братство во грехе, — пробормотал отец Димитрий, разглядывая узор на линолеуме. — И лучше бы нам бесы не являлись, хоть это и роднит нас. — Он поднял стыдливо опущенную голову, посмотрел в глаза собеседника и улыбнулся. — Но братьям сподручнее говорить друг другу «ты» — тебе так не кажется?

— Кажется, — уверенно ответил Павел и робко спросил: — Как ты пришел к Богу? Евангелие? Богословская литература? Молитвенный опыт?

— Сначала — Достоевский. Потом — Евангелие и молитвенный опыт. А богословская литература — уже в семинарские годы.

— Достоевский… — удивленно повторил Павел. — А я думал, что это тупиковый путь.

— В смысле?

— Слишком много грязи и страстей. А о Боге почти ничего — только мельком, краем глаза или на горизонте. А в грязь и страсти попросту суют лицом.

— Вот именно! Ты слышал про апофатическое богословие?

— Богопознание через познание того, что не является Богом.

— Не всякий мой прихожанин столь сведущ.

— В прошлом году я много читал.

— Похвально. Однако вернемся к тому, что Федор Михайлович сунул тебя лицом в страсти и грязь. Самая естественная реакция в данном случае какая? Встать и отряхнуться. Движение прочь от хорошо описанной грязи — это движение в сторону неописуемого Бога. А система координат в произведениях Достоевского истинно православная, так что рефлекторное движение читателя предполагается не в сторону какой-нибудь пустой нирваны, а в сторону всепрощающего Христа.

Священник говорил уверенным, почти лекционным тоном, и Павлу вновь вспомнилось отличническое доказательство теоремы и стук мелка о доску и подумалось, что две трети подопечных отца Димитрия, которых он вырвал из секты и привел в Православие, — это, вероятно, довольно большое количество людей.

— Всепрощающего… — пробормотал Слегин. — А разве Он всех прощает? Разве все обречены на спасение?

— Срезал, — похвалил батюшка. — Милосердие Бога безгранично, мы с тобой это на себе испытали. Однако простить и спасти Он может только того, кто хочет быть прощенным и спасенным и выполняет указания Врача. Словом, если хочешь бессмертия — принимай лекарство от смерти, то есть причащайся, а перед причастием — кайся в грехах. Это я не тебе, Павел, говорю — это я общо. А кто не желает принимать лекарства, тот умрет, и Врач тут совсем не виноват.