Виктория Хислоп - Нить

В тот год Димитрий сдал экзамены и поступил на медицинский факультет университета. Отец был в ярости. Бизнес требовал все больше работы с контрактами и документацией, и если бы сын получил юридическое образование, это еще более укрепило бы их позиции. Изучение медицины ничего в этом смысле не давало.

Константинос решил не принимать во внимание бунт Димитрия, как он поступал с большинством преград, встававших на его пути. Самым большим удовольствием в жизни для него было одолеть препятствие, в чем бы оно ни заключалось: конкуренты, поставщики, а теперь вот еще и рабочие на фабриках.

Комнинос благополучно пережил финансовый спад тридцатых годов, когда многих его конкурентов погребли под собой долги, и был теперь силен, как никогда. Если он сумел достичь такого финансового успеха во время политической и экономической нестабильности в городе, то почти невозможно представить, чего он добьется в будущем.

Каждое утро он встречал с оптимизмом и уверенностью. Все, казалось, шло по плану. Он чувствовал себя великаном – в своих сшитых на заказ туфлях размера пять с половиной.

Димитрию тем временем открывался новый мир, где идеи и мнения базировались не на экономической целесообразности, а на совершенно иных принципах. В отличие от школьных учителей, которым платили за то, чтобы они внушали своим ученикам строго определенные убеждения и взгляды, университетские профессора, у которых занимался Димитрий, были более независимы в суждениях. Помимо лекций по анатомии и фармакологии, он стал посещать занятия по философии и вскоре втянулся в дискуссии о природе добра и зла, о противостоянии веры и знания, мудрости и истины и так далее. Вскоре к этому добавились лекции по политической теории, и у Димитрия стали быстро складываться собственные взгляды на общественное устройство.

Он никогда не закрывал глаза на то, что происходило вокруг, и детские годы на улице Ирини дали ему больше знания жизни в бедных кварталах Салоников, чем было у его товарищей по университету. И все же до сих пор он не видел своими глазами всей пропасти нищеты в родном городе. Юноша думал, что уличные торговцы, продававшие сигареты и гребенки, живут, вероятно, в каких-нибудь лачугах у железнодорожного вокзала или в районе Тумба, а теперь узнал, что бывают места значительно хуже. Ему волей-неволей пришлось осознать тот факт, что его вырастили в среде, изолированной от жизни большинства.

Было, пожалуй, хорошо, что в эти дни он редко видел отца. Иначе бы у них дошло до драки. Димитрий впитывал в себя всевозможные политические идеи и вскоре понял, что отец не придерживается никакой определенной идеологии, ни в политическом, ни в духовном отношении. Настоящим богом для Константиноса были деньги. Он принадлежал к Греческой православной церкви как религиозному институту, полагая ее краеугольным камнем нации, но ходил на службы только тогда, когда это было ему удобно. У него не было никакой истинной веры, он просто соблюдал ритуалы, считая, что это делает его греком. По-настоящему он верил только в одно: в свою способность наращивать прибыли своей финансовой империи.

Не принадлежал Константинос Комнинос и ни к какой политической партии. По природной склонности он был консерватором. Его тревожил поток беженцев, хлынувший в город в двадцатые годы, и возмущало то, во что это обошлось городу и что сделало с его улицами. У него почти не было друзей среди депортированных мусульман, так что он только порадовался, когда их не стало. С одной стороны, он одобрял опытного политика Элефтериоса Венизелоса – при нем Греция стала все-таки больше похожа на Грецию. С другой стороны, стоял за монархию. Голосовал он исходя из прагматических соображений, но всегда оставался консерватором с маленькой «к» и роялистом с маленькой «р» и никогда не вешал у себя дома портретов ни короля, ни Венизелоса. Закон, порядок и подавление недовольства среди рабочих были выгодны для бизнеса, и Константинос полностью поддерживал чистки, проведенные в армии и в университете после недавней провалившейся попытки военного переворота.

Димитрий ощущал все нарастающее беспокойство. Он жил в роскошном особняке, а сам инстинктивно сочувствовал большинству, которое составляли бедняки. Это противоречие было трудно разрешить, но он надеялся, что медицинское образование даст ему возможность хотя бы помочь кому-то из тех горожан, которым в жизни посчастливилось меньше, чем ему.

– Главное, постарайся прожить жизнь как можно достойнее, – просто сказала Ольга Димитрию; она слушала рассказы о метаниях сына и понимала, что с мужем об этом говорить не стоит.

Димитрий старательно избегал отца. Это было нетрудно. Константиноса почти никогда не было дома.

Однажды ранним утром, когда шел уже второй семестр университетских занятий, Димитрий встретил на улице Катерину и Элиаса, идущих на работу. Юноша увидел, что они идут ему навстречу и, казалось, целиком погружены в собственный мир – мир смеха и радости. Они даже не замечали его, пока между ними не осталось каких-нибудь несколько футов.

– Димитрий! – воскликнула Катерина. – Как поживаешь?

За пару минут они обменялись десятками новостей, перебивая друг друга вопросами, ответами и восклицаниями.

– А Евгения как поживает?

– Она теперь ткет ковры в мастерской. Работа тяжелая, зато все время среди людей.

– А близнецы?

– Мария вышла замуж и уехала в Трикалу с мужем и ребенком.

– С ребенком! Она же еще такая молодая!

– И София тоже все замуж собирается…

– Собирается?

– Ну… Они уже два года как помолвлены. По-моему, это у них как-то затянулось… А как кирия Комнинос?

Катерина как раз заканчивала вышивку бисером на новом платье для Ольги и вспоминала о ней.

– У нее все хорошо, – отвечал Димитрий, зная, что именно такого ответа от него ждут. – Может быть, тебя опять попросят отнести ей платье?

– Я бы с радостью. Но помнишь, что получилось в прошлый раз? Столько неприятностей у меня вышло из-за того желтого платья. Да и вообще, у нас сейчас слишком много работы, заказы специальные люди доставляют. У кириоса Морено даже свой фургон теперь есть!

Вот это жаль, подумал Димитрий. Он не забыл тот день, два года назад, когда Катерина пришла передать желтое платье, и помнил, сколько веселья она принесла с собой в дом. Мама, кажется, с тех пор больше ни разу не улыбалась. Он видел ее каждый день – бледную и прекрасную, – и знал, что она никогда не покидает особняк на улице Ники. Ее единственными собеседниками были Павлина и сам Димитрий, и он замечал, что между собой родители почти не разговаривают. Отец приходил домой, когда мама уже спала, а уходил, когда она еще не поднималась, и единственная связь с внешним миром, которая осталась у Ольги, – наблюдение с безопасного расстояния, через окно гостиной, за происходящим на набережной. Она всегда с удовольствием выслушивала университетские новости, с жадностью выпытывая у Димитрия все до мелочей: до чего они доспорились на своих диспутах, с кем он дружит. Она жила его жизнью – своей у нее не было.