Виктория Хислоп - Нить

– Давайте как-нибудь сходим кофе попьем! – предложил Элиас. – У нас же с тобой еще одно дело не закончено, помнишь?

Димитрий рассмеялся. Элиас вспомнил про их чемпионат по тавли, начавшийся больше чем полжизни назад. Они сыграли бесчисленное количество партий, и никогда ни один не обгонял другого больше чем на один выигрыш. Это превратилось у них в манию. С тех пор оба многому научились и включили в свой репертуар новые варианты игры.

Передав наилучшие пожелания всем родственникам, они договорились встретиться в ближайшие выходные.

Димитрий не удержался и оглянулся. Он почувствовал укол ревности, когда заметил, что Катерина наклонила голову к Элиасу. Так близко, почти вплотную.

Важной частью университетской жизни Димитрия были новые друзья. Покончив с занятиями, они часто встречались по вечерам. У них всегда было о чем поспорить, и кафенио казались более подходящим местом, чем библиотека.

Главным в их кружке был Василий, и не только потому, что был лучше всех развит физически (он играл в футбол за одну из городских команд), но еще и благодаря громовому голосу и привычке никогда не сомневаться в себе. Биография и воспитание у него были совсем иными, нежели у Димитрия. Его отец, беженец из Малой Азии, был работником профсоюза, и социалистические воззрения были у него в крови. Несколько месяцев назад он познакомился с харизматичным лидером коммунистов Никосом Захариадисом, тоже приехавшим из Малой Азии, как и родители Василия. Василий был им просто очарован.

На стороне коммунистов была сложившаяся система взглядов, четко определенные цели, и юнцов-идеалистов вроде Василия притягивала невероятно мощная и яркая личность человека, распространявшего эти идеи в городе. В прошлом они, может быть, и стояли бы за Венизелоса, но теперь у него давно борода поседела и силы уже не осталось. Новое дело захватило Василия более властно, чем новый роман, и подействовало на него сильнее, чем переход в другую религию.

Единственным, что могло отвлечь его от политики, была музыка. Как-то в пятницу, поздно вечером или, скорее, уже рано утром, когда они впятером – Димитрий, Василий, Лефтерис, Маноли и Александрос – осушили бутылку цикудьи и темы для идеологических дискуссий были почти исчерпаны, Василий заявил друзьям, что поведет их слушать музыку. В деловом центре города выступает популярный певец ребетики [5], и им всем нужно пойти на его концерт.

Отец Димитрия почти любую музыку презирал, и в доме у Комниносов никогда не было граммофона. Несмотря на это, Димитрий за последние месяцы чего только не слушал. Музыка в жадном до развлечений городе была на каждом углу, толпы собирались хоть в солнечный день, хоть в снегопад, чтобы послушать горцев-кларинистов, мандолинный оркестр или цыганских барабанщиков.

Почти в любом кафе было радио, и из хрипящих приемников, чаще всего прикрученных к стене, Димитрий услышал, хоть и с опозданием, популярную «музыку трущоб», музыку горя. Ему нравились ностальгические восточные мотивы, в которых слышалась тоска по потерянной родине, но ни на одном концерте ребетики он еще не был. Каждый раз нужно было то работу закончить, то книгу дочитать.

– Брось, Димитрий, подождут твои опыты. А этот певец ждать не будет.

Они двинулись к вокзалу и вышли на улицу, забитую притонами, клубами ребетики, барами, где курили гашиш, и борделями. Димитрий подумал, как разгневался бы отец, если бы ему стало известно, где он бывает. Но как же узнать жизнь, если ни на шаг не отходить от чисто вымытых каменных мостовых буржуазных кварталов? Василий уверенно провел его через узкую арку в грязную комнату, тускло освещенную и насквозь продымленную. Тут была толпа, и они с трудом протолкались сквозь нее к свободному столику. Через несколько секунд на столик со стуком поставили бутылку с прозрачной жидкостью и шесть рюмок.

Три музыканта уже играли – один на бузуки, двое на ее сестрах, отличавшихся более высоким голосом, – багламах. Музыка была ритмичная, напористая, с повторяющейся мелодией, и в воздухе чувствовалось нетерпеливое ожидание.

Наконец предмет всеобщего внимания показался из смежной комнаты и пробрался сквозь толпу. На это ушло немало времени. По пути к сцене, слегка приподнятой над полом части зала, он раз десять останавливался, чтобы пожать кому-то руку. У каждого столика угощался цикудьей, чокаясь со всеми, кто был рядом, и двигался дальше. Он был хорошо одет – в костюме, в ослепительно-белой рубашке, – красивый, обаятельный, улыбчивый.

– Стелиос Керомитис! – прокричал Василий, перекрывая шум.

Это был знаменитый певец из Пирея, он приехал в Салоники на несколько дней.

Керомитис наконец пробрался к своим музыкантам, взял ожидавшую его бузуки и сел. Покрутил колки, настраивая инструмент, аккуратно вставил сигарету между мизинцем и безымянным пальцем левой руки, кивнул остальным и начал играть. После нескольких вступительных аккордов он запел. Это был какой-то львиный рык, низкий, полный боли и страдания, всецело соответствующий словам песни, в которой говорилось о смерти, болезнях и разлуке. Такие темы были частью повседневной жизни в грязных переулках, которыми Димитрий с друзьями шли сюда.

Немалую часть людей в этом зале, включая Василия, составляли беженцы из Малой Азии, и тоска по родной земле никогда их не покидала. Наполовину восточные, наполовину западные мотивы ребетики воплощали в себе чувство оторванности и печали, и они вдыхали эту музыку так же глубоко, как втягивали гашиш в легкие.

К ночи зрители начали подпевать, и иной раз голос самого Керомитиса был уже почти не слышен. Теперь он курил кальян и запевал только в промежутках между затяжками. В воздухе плотной завесой висели дым и шум, а алкоголь обострял ощущения.

Часа в три ночи какой-то человек, сидевший у самой сцены, поднялся, и ближайшие столики отодвинули назад. Он стал медленно кружиться на месте, вытянув руки, с сигаретой в пальцах, склонив голову набок. Димитрию вспомнились дервиши, которых его однажды водили смотреть. Этот человек был словно в каком-то трансе и этим действительно напоминал дервишей, только смотрел не в небо, а в землю.

Танцор был худой, жилистый, расстегнутая рубашка открывала мускулистый торс. Его друзья начали ритмично хлопать в ладоши, а он все кружился, приседая все ниже и выпрямляясь снова, ни на миг не теряя равновесия. Казалось, он совершенно погружен в себя и взлетает в воздух, когда его подхватывает вытянутая из земли энергия.

Димитрий заметил, что несколько женщин, стоявших в самом конце, у бара – скорее всего, проституток, – вытянули шеи, стараясь разглядеть получше. Одна даже вскочила на стул, чтобы видеть через головы толпы.