Кристофер Мур - Венецианский аспид

Я запросто мог сказать: «Перемахну через стены, заберусь на веранду, срежу печати, разберусь с содержимым и доложу тебе, какой ларец выбирать». Что на самом деле я и намеревался выполнить, но тут потребуется разгласить некоторые тонкости весьма маловероятного для венецианского еврея прошлого, поэтому я выбрал более прямое объяснение.

– Обезьянки, – сказал я.

– Обезьянки? – повторил он.

– Вы ж наверняка видали вороватых обезьянок Ла Джудекки – ну или, по крайней мере, слыхали о них? Мы, евреи, тренируем их со времен царя Давида. Как еще, по-вашему, нам достичь такого благосостояния?

– Обезьянки? – повторил Бассанио, как деревенский дурачок, у коего в репертуаре всего одно слово.

– Синьор, говорю вам как на духу – я всю свою жизнь натаскиваю вороватых обезьянок и прекрасно знаю: они с поставленной задачей справятся. Подымутся на веранду, бритвами в своих умненьких обезьяньих лапках вскроют печати на ларцах, потом снова все запечатают так, что комар носа не подточит, и доложат мне о содержимом ларцов. А я уже передам вам.

– Как?

– Я ж вам, блить, только что сказал, фалалей: они перелезут через ятую стенку…

– Нет, как доложат?

Ети-ить. Про это я не додумал.

– Иврит, – пояснил я.

– Ваши вороватые обезьянки говорят на иврите?

– Нет, конечно. Но, видите ли, еврейский язык в письменном его виде первоначально разработали на основе отпечатков обезьяньих лап. Весь алфавит так можно напечатать – обмакивая их лапы в чернила. Так они и докладывают. Так оно всегда было. Вы б видели внутренние стены Ла Джудекки – сплошь исписаны обезьяньими непристойностями на иврите. – Я примолк, запыхавшись от этой белиберды, и снова протянул ему записку Джессики, показывая на печать с оттиском меноры. – Видите – четыре пальца с каждой стороны и обезьяний большой палец сбоку.

– Это я вижу, – отвечал симпатичный, однако глубоко неумный юный купец. – Пусть будет так. Тебя как зовут?

– Ланселот, – сказал я, протягивая руку. – Ланселот Гоббо.

– Тысяча дукатов, Ланселот Гоббо.

– Сообщение вы получите перед тем, как отправляться в Бельмонт, и в нем – известие, в каком из ларцов портрет госпожи.

– Я буду у Антонио.

– И вот еще что, Бассанио, раз уж теперь мы компаньоны. Мне требуются кое-какие сведения.

– Я тебе сказал все, что мне известно о ларцах. Я знаю, что Порции не безразличен, чего еще…

Я воздел руку, чтоб его заткнуть.

– Месяц назад трое ваших друзей были на квартире у английского дурака и забрали оттуда здоровенного простака и его обезьянку. Вам об этом что-нибудь известно?

– Вестимо, я сам отправил Грациано и двух Салов привести великана и его зверька. Их посадили на судно до Марселя. Билет был куплен в грузовой трюм.

– И ваши друзья это выполнили? Самородок покинул Венецию в целости и сохранности?

– Ну, да – покинуть -то он ее покинул. Только судно было то самое .

– Судно было что самое?

– То самое, что в прошлом месяце у Курцолы захватили генуэзцы. Все пассажиры теперь у них в тюрьме, ждут выкупа. Об этом все Риальто говорит. На борту был один видный венецианский купец вместе с другими пассажирами.

– Так великан сейчас – в генуэзской тюрьме?

– Его внесли в выкупной список, который прибыл с вестью о захвате всего несколько дней назад.

– Ебать мои чулки! – сказал я.

Бассанио оставил меня на пристани – клясть ночь, по-прежнему сжимая в кулаке записку Джессики.

ХОР:

– Ебать мои чулки, у меня нет гондолы, – сообщил я ночной тьме. Да и денег даже заплатить паромщику, чтобы вернуться на Ла Джудекку. Я надеялся истратить дукат, стыренный из сундука Тубала, на еду и прочие расходы, но в припадке ятой ятромозгой глупости отдал его хозяйке – поправить репутацию несчастного, неправедно оклеветанного дурака.

Бедный шут. Несчастный дурак с разбитым сердцем. Паденье из королей да в нищие – лишь мягкий кувырок в сравненье с утратой моей любви. Теперь что, раз у меня нет ни пенни, и причина жить и мстить у меня увянут?

Вот уж дудки! За грязные делишки под заказ монету мне мог бы спроворить Бассанио. Я поднялся по ступеням от причала и пересек дворик к арке, под коей Милости еще только предстояло появиться вновь. Кивнул бандиту за дверью – мы ж теперь дружбаны не разлей вода – и внутри тут же засек Бассанио: он собрал вокруг себя компанию приятелей, Лоренцо и два Сала среди них.

– Бассанио на пару слов нужен, – сказал я привратнику.

Но не успел я и в залу войти, как Саларино – а то и Саланио, в общем, кто-то из этих двух жирных ебучек – громыхнул:

– Ну что, Лоренцо, значит, на Михайлов день мы с тобой увидимся в последний раз? На Кипр поедешь полужидят своих зачинать?

– Не-е, я наслажусь ее жидовским приятствием и состоянием ее папаши, а в ваше общество вернусь, не минет и двух недель.

– Вы ее видали? – осведомился у общества Бассанио. – Она лишь рожденьем не вышла, а так Лоренцова Джессика – сама по себе сокровище. И общим очерком, и фигурой годна, как любая венецианка.

– Она – как рыба-меч, блистательно сверкающая на конце рыболовного уда, – сказал Лоренцо, плеща вином из кубка, ибо в тот миг показывал рукою в общем направлении, по его мысли, моря. – Дорожить ею нужно лишь до того, как ею насладились, а потом выбросить в море снова, лишь клюв да кости. А состояние, с коим я останусь, позволит мне раздобыть себе жену должного христианского происхожденья – да и сотню блядей в придачу. – Лоренцо вновь поднял кубок, чествуя собственное везенье, – и тут заметил у дверей меня.

– Бассанио, похоже, занят, – сообщил я привратнику. Быть может, раздобуду себе на паром иным способом. Я крутнулся на одной ноге – этот маневр на котурнах Джессики производить гораздо легче – и направился вон. Протрусил по дворику как мог быстро на своих ходулях, и деревяшки звонко отщелкивали по брусчатке ритм, эхом отдававшийся от стен.

На полпути к мосту я услышал за спиной чьи-то тяжелые шаги. Глянув через плечо, увидел, что за мной бегут Лоренцо и один из дородных Салов. По привычке рука моя потянулась к метательным кинжалам на копчике, но увы – тех там не было. Я проклял пожранную крысами душу Брабанцио еще разок.

На котурнах я был достаточно проворен, но удрать от двух плутов все ж не вышло. У самых арок моста они подхватили меня под руки, и земля ушла из-под моих ног. Сал швырнул меня о балюстраду. На вид-то я, может, и стал повыше, но щуплость моя никуда не делась – я по-прежнему весил вполовину меньше плотного венецианца, который меня скрутил.