Кристофер Мур - Венецианский аспид

Порция же сказала на это:

– Быть может, волосы мне стоит закрепить как-то набекрень, измарать платье, запятнать дыханье чесноком, дабы князь нашел меня неприятной и убрался восвояси, не испытав судьбы с ларцами.

– Дорогая Порция, не глупите – храните себе верность. Князь прозрит вашу неприятность и без чесночного духа.

Не успела Порция сформулировать острый ответ, с пристани донеслись фанфары [72], и женщины переглянулись, вздев от удивленья брови.

– Он странствует с собственным трубачом? – спросила Нерисса. – Быть может, лучше все хорошенько еще раз обдумать, госпожа моя.

Порция двинулась первой по большой лестнице вниз, в вестибюль, где ее встречали два стряпчих Брабанцио, скрюченных и седобрадых, в черных мантиях и академических шапочках. Они сопровождали князя Марокканского и его свиту из шести солдат, все в белях одеяньях с ног до головы, а лица черные, как надраенное эбеновое дерево. У каждого на перевязи по ятагану, у князя ножны изукрашены самоцветами. Князь поклонился – и задержался в поклоне, дабы Порция успела скользнуть ниже по лестнице, словно бы выходя пред ним на сцену, и ответила на его поклон. Нерисса, уже не раз эту мизансцену разыгрывавшая, вприпрыжку сбежала по ступеням следом за госпожой – с таким рвеньем, что груди ее чуть не выскакивали из платья. Эфиопы были покорены.

Князь с трудом отклеил взор от декольте Нериссы и обратился к Порции:

– Госпожа, вы прекрасней всей молвы, что вам предшествует. Неудивительно, что в морях толпятся корабли, везущие к вам воздыхателей со всех краев света.

– Благодарю вас, добрый господин, – ответила Порция. И не смогла утаить презрительной усмешки, коя не осталась князем незамеченной.

– Не погнушайтесь мной за темный цвет, – произнес мавр, – ливрею солнца жгучего, с которым в соседстве самом близком я возрос [73]. Расстаться с этим цветом решился бы я только для того, чтобы у вас похитить чувства, прекрасная владычица моя [74].

– В оценках не следую я лишь подсказке глаз, – ответила Порция, – и в выборе я не вольна к тому же. Но не свяжи, не ограничь меня разумное отцово завещанье, то и тогда б стояли, славный князь, вровень с любым светлейшим претендентом [75].

Вперед выступил один стряпчий – повыше ростом и побелее бородой.

– Условия ему известны, и цену заплатил он за свой шанс. – Стряпчий подошел к двери на террасу и отпер ее ключом, который носил на шее, на цепочке.

– Мои соболезнования в связи с утратой батюшки, – сказал князь. – О кончине его я услыхал, лишь прибыв уже в Венецию, иначе не осмелился б наваливать бремя своих ухаживаний на вашу скорбь, госпожа.

А это значит, решила про себя Нерисса, что интерес его к Порции сводится к политическому союзу с ее отцом в совете, а легендарная ее красота и сильно преувеличенный ум здесь вовсе ни при чем.

Порция тоже уловила подтекст княжьего замечания, проворно подошла к дверям и отдернула полог.

– Вы должны идти на риск, – сказала она, – иль вовсе отказаться от выбора, иль – прежде чем начать – присягу дать, что если ошибетесь, то этой самой даме никогда не будете вы говорить о браке. Поэтому подумайте [76].

– Коль таково будет мое проклятье, – отвечал князь, – утешусь остальными девятнадцатью своими женами.

Нерисса прикрыла рот ладошкой, дабы не расхихикаться, но увы – не сдержалась и чуть фыркнула, чем заслужила положительно драконий взгляд Порции.

Князь обошел вокруг стола, разглядывая таблички на каждом ларце. На свинцовом он прочел:

– «Со мной ты все отдашь, рискнув всем, что имеешь». Дать – за свинец? Рискнуть – из-за свинца? Ларец грозит [77]. – Затем перешел к серебряному. – «Избрав меня, найдешь все то, чего ты стоишь». Чего ты стоишь? Что ж, Мароккский князь, взвесь на ладони стоимость свою. С твоей оценкой если согласиться, то стоишь ты немало [78]. – Наконец князь шагнул к золотому ларцу. – «Выбрав меня, найдешь то, что желанно многим». То есть ее [79]. Здесь же ангел покоится на ложе золотом. Я выбрал. Дайте ключ – и будь что будет! [80]

Стряпчий выдвинулся вперед, волоча ноги, вынул ключ из кошеля и вручил его князю.

– Вот ключ, – сказала Порция. – И если здесь меня найдете, тогда я ваша [81].

Эфиоп взял ключ, отпер ларец и откинул крышку.

– О ад! – воскликнул он. – Что здесь такое? [82]– Из ларца он извлек миниатюрную мертвую голову. Из глазницы черепа торчал свиток. Князь вернул череп в ларец, развернул пергамент и прочел:

Князь воззрился на пергамент, а тот, отпущенный на волю, вновь свернулся в свою первоначальную форму.

– И все, значит? Прахом все пошло? [84]

– А теперь окончательно увенчайте случаем все мои надежды [85], – промолвила Порция с нарочитым разочарованьем, а сама отвернулась и посмотрела в сад, чтобы скрыть ухмылку торжества.

Князь развернулся, взметнув полы одежд, и сошел с террасы. Свита гуськом потянулась следом.

– Спустить завесу [86], Нерисса.

– Жестковато вы с ним как-то, нет? – промолвила служанка. – Три тысячи дукатов за пустую черепушку?

– Так же метки пусть будут все стрелки его расцветки [87].

От главного входа в дом вновь донеслась роговая музыка [88]. Князь вышел на пристань.

– Бегу за ним сейчас же, – сказала Нерисса и кинулась к двери.

– Нерисса! Я запрещаю тебе строить ему глазки.

Служанка меж тем знала: едва Порция обретет объятья своего Бассанио, сама она окажется предоставлена себе. Слишком уж долго служила она мягкой и удобной подушкой для всех прихехешников обеих сестер Брабанцио (вроде Родриго, который, очевидно, съебался на Корсику, по-прежнему взыскуя Дездемоны), а к Бассанио свою более уступчивую служанку Порция бы нипочем и близко не подпустила. Нериссе самой эдакая подушка потребуется, когда назавтра Бассанио угадает нужный ларец. Одна из двадцати княжьих жен – вполне удобная подушка, судя по всему, на которой можно приземлиться.

– Какие, нахер, глазки, я просто хочу глянуть на этот его рог, возросший в самом близком соседстве со жгучим солнцем.

– Ты безнадежная прошмандовка, Нерисса.

– Неправда, надежды во мне хоть отбавляй.

Мы с Джессикой спустились с корабля по сходням, чуть не сопя в затылки Яго и Родриго. Я даже учуял дух предательства, исходивший от них.

Джессика уже научилась ходить, не покачивая бедрами, я же, напротив, семенил, как более подобает кроткой монашке – ибо так я и был одет, включая плат и вуаль. Только такой наряд удалось смастерить из одежды в котомке Джессики. Бороду я себе сбрил, а еврейское обмундирование меня бы выдало, поэтому вуаль оказалась необходимым аксессуаром моего одеянья. Между прокаженным и монахиней я выбрал последнее.