Кристофер Мур - Венецианский аспид

– Так точно, – ответил Бассанио. – Вроде той, что бывают на конце арлекинского жезла на Карнавале, только вот палки не было. Прошу вашего прощения, Антонио. Меня уверили, что ларец – тот самый. Саланио это выяснил и послал мне весточку с гондольером.

– С гондольером?

– Тот показал мне кинжал Сала в доказательство того, что сообщение подлинное. Они, должно быть, подменили ларцы после того, как Сал и Лоренцо отправились на Кипр. – Бассанио вышел к Антонио на балкон и сжал ему плечо. – Я отплачу вам, честное слово. Я вам все верну.

Не вернет, само собой. Три тысячи дукатов? Бассанио не увидит такой суммы, как своих ушей без зеркала, если на ней не женится. Крепкий симпатичный молодой человек, не вполне малоумный, но купец из него говенный. Если б не покровительство Антонио, мальчонка бы давно побирался на улицах. Может, Яго был прав – стоило самому уплатить за сватовство к Порции, самому забрать место в сенате, а не так кардинально просрать весь процесс. Пригрозить стряпчему-другому, как и предлагал солдат. Но теперь слишком поздно. На собственное сватовство у него больше нет средств. О, до выполнения обязательства перед Шайлоком у него еще несколько недель – хотя бы одно судно успеет вернуться. Дохода с него хватит покрыть долг, но вот еще трех тысяч дукатов плюс денег на устрашение стряпчих ему уже не собрать. А Яго, он был уверен, порекомендовал бы именно это. Отправить весточку на Корсику? Объявить, что их Крестовый поход проигран, не начавшись, смириться с потерей трех тысяч дукатов и прекратить интригу Яго, пока та не зашла слишком далеко?

Он снова посмотрел на брусчатку. Быть может, все окажется быстро и безболезненно. Наверное, стоит сходить к мессе, привести в порядок душу, потому что, когда Яго вернется и узнает, какое бедствие их постигло, кто-то непременно умрет.

– Гондольер, значит? А вы сможете его опознать?

– В ту же секунду, как увижу, – ответил Бассанио. – Я счел его вестником моего счастливого будущего, а потому лицо запомнил твердо.

– Тогда отыщите его. Как зовут, где живет. Приведите сюда. Предложите подкуп, если нужно.

– Так и сделаю, добрый Антонио. Так и сделаю.

Примет ли Яго в жертву гондольера?

– Значит, дурацкая голова? Сохранили?

– Нет, я был так расстроен и обуян сердечной болью, что выбросил ее через перила в сад.

– А что-нибудь еще вы про нее помните?

– Шутовская голова из раскрашенного дерева, как любая другая. Вот только краски были неярки – на ней был черный колпак с серебряными бубенцами на кончиках.

– Ступайте, разыщите гондольера. Возьмите с собой Грациано или Саларино.

– Уже иду, Антонио. Благодарю вас. Я все исправлю, клянусь.

– Конечно, исправите, – ответил купец.

Он еще раз глянул на брусчатку и вообразил кляксу крови, расползающуюся на камнях.

Несмотря на исключительную красоту, подобно множеству девушек из рабочего сословия, Эмилия вышла замуж за первого же состоятельного встречного, что проявил к ней интерес. Ну и, как множество бедных девушек, оказалась связана по рукам и ногам человеком, который был, невзирая на привлекательную внешность и живейшее обаянье, злостным негодяем. Она поначалу надеялась, что, когда война с Генуей наберет обороты, она благополучно овдовеет, но Яго, вместо того, чтобы совершить благое дело и, как большинство венецианских вооруженных сил, погибнуть у Курцолы, поимел досадную удачу служить под началом Отелло и защищать город, а потому не только выжил, но и, когда на него нападал стих мании величия (что бывало частенько), имел наглость утверждать, что честь спасения города у него украдена «этой вороной-выскочкой», Отелло. Затем она было решила, что фортуна ей улыбнулась: Яго вызвался служить жене Отелло Дездемоне на Корсике, и между мужем и женой отныне раскинется море, да поди ж ты – вот он собственной персоной, у нее в покоях, и ему нужна услуга.

– Надеюсь, вы здесь не для того, чтобы просить меня опять заниматься непристойными делами – у мартышки носом кровь идет, а цирк, сударь мой, закрылся.

– Как это было три последних года, э, глупая жена [180], – ответил Яго.

– Прекрасно, как вам будет угодно – уверена, вы будете из всех блаженны до того, что краник ваш не почернеет и не отпадет после заигрываний с алой напастью. А я, коль вы не против, помолюсь, пока вы будете свершать свое отвратное деянье.

– Нет, я здесь не для того. Хочу просить вас убедить Дездемону поговорить с Микеле Кассио – и устроить им эту встречу наедине. На балконе Дездемоны, быть может.

– А вам это от меня зачем?

– Потому что Кассио прекрасный офицер, совершивший простую ошибку. Однако в аудиенции генерал ему отказывает, и он не может попросить прощенья.

– Вы желаете, дабы я убедила мою госпожу что-то сделать ради прекрасного офицера, о коем ранее вы отзывались как о «туполысом счетоводе», «жопоглавом бухгалтере» и «резвом, блядь, флорентийце».

– Он по временам резвился, это правда, но я нынче гляжу на него добрее – на всех людей вообще-то, после смерти моего друга Родриго. – И Яго перевел взгляд в угол, как подобает, мстилось ему, сильным мужчинам, если они тщатся скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

– Мне жаль, что все так вышло с вашим другом, Яго. Нам его будет не хватать.

– Ох ну еще бы вам его хватало. – Яго пожал плечами, спустив тем самым скорбь, как незастегнутую накидку. – Его и в спальне вашей не хватало.

– Вы безумны. – Эмилия вздохнула и отвернулась идти прочь.

Но Яго схватил ее за руку и развернул лицом к себе.

– Я помню, вы ему благорасположенье выказывали, строили ему глазки, когда с ним встречались.

– Благорасположенье? Да я просто сказала, что он, похоже, не круглый тупица. Это не благорасположенье, это лишь сравнение со всеми остальными, с кем вы якшаетесь. Что б вы там ни подумали, Яго, я не имаюсь со всеми, с кем встречаюсь, лишь потому, что не имаю вас. А вас я не имаю потому, что это вы , их же не имаю потому, что они мне не муж. Никакого, блядь, имания тут вообще не происходит.

– Это вы так говорите.

– Это так и есть. Так чего вы хотите, Яго?

– Мне нужно, чтоб вы убедили Дездемону поговорить с Кассио.

– А вам-то с этого что?

– Ничего. Брат по оружью.

– Херня. Мне что с этого?

– Заменит все иное, что вы мне задолжали как супруга.

– На сколько?

– Месяц.

– Навсегда.

– Нечестно.

– Тогда ступайте нахуй.

– Ладно, навсегда.

– Пусть явится ко мне через час. Я проведу его на балкон к госпоже.

– Будет сделано. Прощайте, мерзкая мегера.

– До свиданья, муженек.

Солнце давно отвалилось от зенита, прошло много часов после того, как Джессика нас покинула – и вот наконец она возникла на молу и замахала красным шарфом, чтоб мы подгребли и забрали ее. Мы снова делали вид, что рыбачим в нескольких сотнях ярдах от берега, чтоб не приставали генуэзские патрули. Через плечо у нее был перекинут здоровенный мешок из-под муки, а волосы распущены длинными локонами.