Кристофер Мур - Венецианский аспид

– И что вы ему скажете? – спросил Саларино.

– Ничего. Меня на этой встрече не будет. Я буду у синьоры Вероники, где меня увидит множество свидетелей. А вы попро ́ сите жида проявить милосердие ко мне, отсрочить выплату займа. Два месяца, месяц – даже неделю.

– А если он откажется?

– Тогда вы его убьете и труп сбросите в канал. Это надо сделать быстро, тихо – и мигом разойтись в разные стороны. Ко мне придете не сразу, а на следующий день, – и убедитесь, что я напился, устроил дебош и отключился в борделе.

Саларино посмотрел на Грациано, который посмотрел на Бассанио, который пожал плечами, словно говоря: «У меня своя роль, а вы играйте вашу». Парочка ничего не ответила, не запрыгала в восторге и ажитации от возможности помочь другу. Да, они наглецы, они красуются по всей Венеции и то и дело кого-нибудь запугивают, да, им случалось обнажать оружье в драках – и даже пускать кому-то кровь. Но они не убийцы, нет. Из всей их компании самыми жестокими были Саланио и Лоренцо.

Антонио обрушил передние ножки кресла на пол и в тот же миг грохнул кулаком по столу, отчего хлеб подпрыгнул, а вино расплескалось.

– Вопросы есть? Друзья мои?

– Э… – промолвил Грациано, – мы с большой радостью и готовностью выполним то, чего вы просите, однако разве такое не полагается делать настоящим подонкам? Мы все-таки господа благородные и не очень подходим для подобных темных дел.

– Если нанимать подонков, то потом придется подонков убивать, чтобы от подонков избавиться. Как видите, истинно благородный господин для таких дел вполне работоспособен. Вы что предпочитаете – встречаться с парочкой опытных головорезов или прикончить одну немощную еврейскую собаку?

– Еврейскую собаку, – надулся Саларино.

– Но если Шайлок умрет, обязательство унаследует его дочь, а там и прочая родня подтянется, – сказал Грациано. – Жид нам сам это сказал.

Антонио вздохнул.

– А для этого сперва им придется найти его дочь, что даст мне время, и если ее отыщут, вы сможете запрятать ее снова. На дне канала.

– А еврейские собаки бывают? – спросил Бассанио. – Я бы решил, трудновато им было бы придерживаться кошерной диеты, нет? Не знал ни одной собаки, которая бы отказалась от свиных ребрышек.

– Ах, прекрасный мой Бассанио, – ответил Антонио, качая головой. – Ступайте к своей даме сердца. А мне нужно полежать немного в темноте.

Два дня Грациано и Саларино наблюдали издали за Шайлоком и запоминали все его шаркающие перемещенья. Двигался он, как заведенный. Два дня надеялись они, что в порт прибудут вести о третьем торговом корабле Антонио – теперь спасительном. И точно: через два дня сим известием им как ладонями по ушам хлопнуло – ибо точно так же стало больно, они сбились с шага, а звон в голове не стихал очень долго. Обломки корабля обнаружили в водах Черного моря. От команды не осталось и следа. Им все же придется идти к еврею и просить о милосердии, если им откажут – отказать ему в ответ и прикончить на месте.

– Я что-то не уверен, – сказал Грациано, когда они под вечер шли в Риальто, – что нам не нужно быть какими-нибудь слишком дружелюбными. Быть может, стоит подойти к жиду со всею душой, с хохотом – похлопать его по спине, как это делают все отличные парни – мы же они, правда? Заверить его, что все отлично? Сказать: «Ну что там пара-другая недель для добрых друзей?» – и он уступит. Может, пирожок ему принести. Жиды едят пирожки, интересно?

– Если не со свининой, – ответил Саларино. – Или креветками. Кроме того, у них там какие-то правила про молоко и говядину в одном пирожке. Ох, ебись оно все конем, не знаю я, что жиды в пирожки кладут, давай, блядь, просто его прикончим. Не поверит он, что мы ему друзья, – мы с ним жутко себя вели.

– Ну, мы ж себя жутко вели от имени Антонио, не сами по себе, – попробовал оправдаться Грациано. – Нас дружба обязывала жутко себя вести.

– И то верно, – согласился Саларино. – Верность – добродетель, и мы были добродетельны и впрямь.

– И впрямь. А он – точно жидовский дьявол.

– Ну да. Убил нашего господа и спасителя.

– Так на самом деле, – продолжил свою мысль Грациано, – дружба и вера обязывают нас быть жуткими грубиянами, спровоцировать Шайлока на то, чтобы он нам отказал и никаких поблажек Антонио не предоставил, а после этого просто отомстить ему за нашего господа и спасителя. Прикончить жида и скинуть в канал.

– Ну, мне уже лучше, – сказал Саларино. – То время, что мы его выслеживали, не прошло даром. И кинжал себе я наточил.

– Я его тогда подержу, а ты пырнешь. Я выше и могу перехватить ему горло, чтоб не орал.

И тут они увидели его – Шайлок целеустремленно брел к узкому переулку, коим сокращал себе каждый день путь домой: из него он выходил к каналу, у которого дорожка бежала лишь по одному берегу, миновал несколько мостиков и оказывался на улице пошире, что вела к пристани у пьяццы Сан-Марко. Грациано и Саларино этот короткий путь короче не казался, но тут не так дуло – именно поэтому, быть может, Шайлок его и предпочитал. И еще – он был идеален для их целей, ибо ходили этой дорогой немногие. В него открывались только две двери, да и те задние, поэтому, если никто не откроет окно – а кому это надо холодным зимним вечером? – у них будет несколько мгновений наедине. А больше им и не нужно. Они все обсудили.

– Что нового, Шайлок? – произнес Саларино, ступая на дорожку из одного дверного проема. – Что слышно среди купцов? [250]

Шайлок от неожиданности остановился.

– Если вам новости нужны, ступайте работать в Риальто, как все честные люди. Может, тогда узнаете о своем хозяине столько же, сколько о моей дочери.

– Мы тут насчет Антонио, – сказал Саларино. – С предложением.

– Мы? – переспросил Шайлок, пятясь от дородного парняги.

– Да, мы, – произнес Грациано, выходя из-за угла в нескольких ярдах за спиной у Шайлока.

– Чего вам надо?

– Время, еврей. Лишь немного времени. Антонио – добрейший человек в Венеции, щедрейший, нежнейший, – просит лишь малую толику времени по своему обязательству.

– Вас Антонио подослал? Банкрот и транжир, не смеющий почти и носа казать на Риальто, – нищеброд, а бывало таким гоголем похаживал по бирже [251]. Передайте, что у него еще четыре дня, чтоб все уладить по векселю.

– Да если и просрочит, – сказал Саларино, – ты же не станешь живорезом. На что тебе его мясо? [252]

– Чтобы рыбу на него ловить! Пусть никто не насытится им, – оно насытит месть мою. Он меня опозорил, помешал мне заработать по крайней мере полмиллиона, насмехался над моими убытками, издевался над моими барышами, поносил мой народ, препятствовал моим делам, охлаждал моих друзей, разгорячал моих врагов; а какая у него для этого была причина? Та, что я жид [253].