Кристофер Мур - Венецианский аспид

– Ну а чего ты ждал? Ты же и есть жид, – сказал Саларино.

– Да разве у жида нет глаз? – спросил Шайлок, показывая на свои глаза на манер турок. – Разве у жида нет рук, органов, членов, чувств, привязанностей, страстей? Разве он не ест ту же пищу, что и христианин? [254]

– А пирожки ты ешь? – спросил Грациано. – Мы думали тебе пирожка принести.

– Разве он ранит себя не тем же оружием и подвержен не тем же болезням? – продолжал Шайлок. – Лечится не теми же средствами? Согревается и мерзнет не тем же летом и не тою же зимою? [255]

– Насчет оружья я бы согласился, – сказал Саларино.

– А я б только на него и полагался, поскольку с пирожками мы так и не разобрались, – добавил Грациано.

– Я не знал, что тут у нас будет клятая викторина, – произнес Саларино. – Мы прискорбно к ней не подготовлены.

– Когда нас колют, разве из нас не течет кровь? Когда нас щекочут, разве мы не смеемся? Когда нас отравляют, разве мы не умираем? А когда нас оскорбляют, разве мы не должны мстить? Если мы во всем похожи на вас, то мы хотим походить и в этом. Если еврей оскорбит христианина, что внушает тому его христианское смирение? Месть! А если христианин оскорбит еврея, каково должно быть его терпение по христианскому примеру? Тоже месть! Гнусность, которой вы меня учите, я покажу вам на деле. И уж поверьте, я превзойду своих учителей! [256] Месть!

– Ну, если ты так к этому относишься, – сказал Грациано, – наша уловка с пирожками, наверное, все равно б не удалась.

– Могли б и ветчиной его набить да сами съесть, – промолвил Саларино, озираясь и вытаскивая свой длинный кинжал. – А это еще что?

Из-за спины Грациано, откуда-то с канала донесся тихий перезвон, и верзила развернулся – как раз вовремя. По дорожке у него за спиной скакала обезьянка, одетая в черное, а перезванивали бубенцы у нее на крохотном шутовском колпаке. Она подпрыгнула, опустилась ему на плечо, шлепнула его по физиономии обезьяньей своей лапкой, сдернула шляпу и спрыгнула на мостовую. После чего направилась к Саларино, на ходу швырнув Шайлоку туго скрученный пергамент, и старик прижал его к груди.

Саларино выхватил кинжал, дабы оборониться от обезьянки, если та вздумает прыгнуть на него, как на Грациано, но та прыгать не стала – она пробежала мимо на задних лапах, а одну лапу, не останавливаясь, вытерла о сапог Саларино. И поскакала вдоль канала дальше, а достигши первой дождевой трубы, опрометью взобралась по ней и пропала где-то на крыше.

– Обезьянка? – произнес Грациано, ошеломленный и обесшело ́ мленный.

– Ха! – сказал Саларино. – Она вам по роже говно размазала.

– Ну а вам по сапогам.

– А мне письмо дала, – произнес Шайлок.

Грациано провел рукою по лицу, на котором осталась темно-бурая полоса. Понюхал пальцы.

– Это не говно. Оно липкое и пахнет смолой.

Шайлок сломал печать на свитке – и не заметил, что на воске была оттиснута менора.

– У меня очков нет, – сказал Шайлок. – Я не могу этого прочесть. Что здесь сказано?

Саларино выхватил пергамент у него из рук и повернул к остаткам света сумерек.

– Тут написано: «Не бойтесь. Вы в безопасности». – Он швырнул записку в канал. – Ну, это кучка мартышачьих чресл, потому что ты совершенно точно не в ней. Хватайте его, Граци.

Грациано сделал к еврею лишь один шаг, когда прямо из-под ног Саларино, из канала, взметнулась громадная змея – и встала стоймя, будто вскарабкалась сквозь воду. Передними когтистыми лапами она сдернула мышцы с обеих рук Саларино, будто перчатки, а задними располосовала ему бедра до кости. Он даже не успел упасть. Тот крик, что Саларино сочинял, прервался – змеиный хвост распорол ему горло до шейных позвонков. Без малейшего промедленья она прыгнула вместе с фонтаном воды из канала на пятнадцать футов по стене дома, описала по ней дугу над головой Шайлока и рухнула, широко раскрыв пасть, на Грациано, который только поворачивался бежать. Ртом она поймала голову его целиком и крутнулась в воздухе, как огромная рыба на крючке, – и грянулась обратно в канал, утаскивая под воду и Грациано. Саларино расплылся по брусчатке комковатой кляксой мяса, крови и костей и медленно потек с дорожки в канал. Секунду спустя поверхность вспорола когтистая лапа и уволокла труп с собой.

Шайлок стоял, весь дрожа, весь в крови и ледяной воде, и смотрел, как успокаиваются воды, а у другого берега расплывается кровавое пятно.

– Пирожок бы пришелся кстати, – заметил он окружающей пустоте.

Он пнул кинжал Саларино в воду и поспешил своей дорогой, держа глаза широко раскрытыми. Они сохли на пронизывающем ветру, но он боялся даже моргнуть, чтобы в краткий миг тьмы снова не увидеть эту тварь из канала.

Для Антонио утро растянулось далеко за полдень – все это время он пытался стряхнуть с себя похмелье после ночи разгула и алиби у синьоры Вероники. Бассанио изъял его из борделя наутро и приволок к себе на квартиру, но свет, звук, воздух и сожаленья по-прежнему были слишком болезненны, а от Грациано и Саларино никаких известий о том, что им ответил жид, пока не поступило.

Бассанио не переставал топить очаг и вываривал все надежды из курицы – обещая некий целебный бульон по рецепту, сварганенному для него нянюшкой в детстве, – но, несмотря на всю его суету и покаянное бормотанье, неудача его в призыве Порции на выручку только раздражала еще больше.

При встрече она ему сказала:

– Шесть тысяч заплатила б я ему – и вексель уничтожила; эту сумму удвойте иль утройте, чтоб такой прекрасный друг из-за вины Бассанио не потерял и волоса [257]. Но пока не выйду я замуж за того, кого мне изберут проклятые ларцы, у меня в распоряженье лишь то, что мне выделяют на поддержание Бельмонта. Если только я не обращусь к сестре, а она на Корсике, но раз вам нужны дукаты через неделю, боюсь, мое прошенье даже не успеет до нее дойти. Для вас, для друга вашего я готова сделать все – но я не могу предложить вам состояние, коим не располагаю.

Бассанио поднял взгляд от котелка, в котором помешивал бульон.

– Может, жид смягчится. Может, он научился доброте с тех пор, как его дочь пропала.

– Милосердие его было б радушнее, не сбеги его дочка с нашим Лоренцо, – ответил из-под одеяла Антонио. Он сидел, закутавшись с головой, на диване, прячась так от света и прочей жестокой действительности.

В дверь легонько постучали.

– Ну вот, – сказал Бассанио. – Должно быть, это Грациано с Салом.

– Потому что они известны тем, что робко стучат в дверь, прежде чем войти, – промолвил Антонио, однако на протеже сарказм его пропал втуне.

Бассанио открыл дверь.

– Пришла обезьянка со шляпой Грациано.

– Обезьянка?

– Говорит, его зовут Пижон.

– Говорит? – Антонио обезьянки нравились. Он чуть было не взглянул сам. – Обезьянка так сказала?