Елена Макарова - Фридл

Я все время перечитываю твое письмо и, в зависимости от настроения, вычитываю в нем то одно, то другое. Твои письма – это признак жизни. Я так боюсь наскучить тебе и все равно всякий раз «пересаливаю», пытаясь осветить проблему с разных сторон.

Утверждение, что сейчас не время для того-то и того-то, сместило понятия, подавило многое, но это многое не исчезло, оно просто застряло в отдаленных областях. Придет время, и именно оттуда и забьет ключ. Вот пример незаконченного дела, механизма, который многие вещи оставляет нетронутыми до определенного времени.

Ты сердишься на меня в последнем письме, ты считаешь, что я тщусь расширить чей-то кругозор, сама мало в чем имея ясность. Смутное может быть прояснено, но это происходит так медленно… Хватит ли времени? Если не довести процесс кристаллизации до конца, на дне останется мутная взвесь. Неизученный остаток… А если дело именно в нем? Эти мысли доводят меня до отчаяния. На сегодня я не вижу пути, который приведет меня к ясности. Существуют, правда, ситуации, когда решения лежат на поверхности, но это обычно на уровне ощущений: «предполагается», «считается» и т.д. и т.п.

Однако человеку нужна уверенность, и он ищет ту инстанцию, которая была бы неподкупна и отвечала самым высоким требованиям! Для этого-то человеку и нужен бог!

Я намеренно пишу «бог» с маленькой буквы. Иначе получу от Хильды взбучку на десяти страницах.

Мои деревья со снежными шапками Хильда увезла в феврале. Они напоминают ей хризантемы – первую картину, которую она получила от меня в подарок в Праге. Гроновских у нее уже чуть ли не десяток, пока все, что она увозит, хранится в Брно, у ее отца, там надежней. Часть рисунков увезла в Берлин Маргит. Это правильная идея – держать картины порознь. У Павла все записано, после войны можно будет разобраться.

Хильда приезжала с Маргит, и именно в тот день, когда я была в совершенно разобранном состоянии. Знай я наперед, что вижу Маргит в последний раз, я и тогда бы не встала с постели. Я лежала, подруги щебетали в изголовье. Как я рада, что сдружила их. Вверять друг другу собственных друзей – самое лучшее, что можно сделать.

Начитавшись про психосоматику, я, как герой Джерома Джерома, поставила себе диагноз. Глаза болят, потому что устали смотреть на чужой пейзаж; желудок болит, потому что устал переваривать однообразную пищу; температура низкая, потому что снижен жизненный тонус; а общее нездоровье – от ожидания, когда нас пересадят из одной мышеловки в другую. И хотя я душевно переношу это легче многих, у меня нет депрессии, я много рисую, читаю, пишу, занимаюсь с детьми, теперь у Хиршей, – но организм бунтует.

Маргит сказала, что Анни с Юдит уехали в Палестину. В Лондоне у Анни обострилась легочная болезнь, и Ганс забрал ее с дочерью в теплый климат.

Анни, Анни…

Никогда не кончится круговой бег любви

Ты слеза, что вечно искрится, но никогда не утоляет жар…

Лишь въедается горько

В лицо того, кто плачет…

В день получения твоего письма.

Моя любимая!

Итак, у меня опять праздник! Сейчас четверть двенадцатого (полдень), я сижу на солнышке с трубочкой, первая пчела ползет по оконному стеклу и жужжит озабоченно, а мне весело смотреть, как это глупое создание бьется в стекло, а не в открытое окно.

В действительности же я совершенно подавлена, и это выражается в таких «запрещенных», но инстинктивных маленьких радостях, которые отделяют меня от всего мира с его страстями, заботами, самодовольством; одновременно и наказанием, и раем для меня являются угрызения совести (а вот и вторая пчела). В данную минуту я абсолютно удалена ото всех, и в этом мы схожи с пчелой. Разница лишь в том, что у меня нет выбора и мое сознание усыплено. Человек без страха чаще всего поступает правильно – я бы выбрала открытое окно (там временем пчела улетела).

Павел теперь курит трубку. Сигареты стали непозволительной роскошью, а пачки табака хватает надолго, иногда и я балуюсь.

Новые картины мы выставили в сад, дома все еще сыро, и они никак не желают высыхать. К тому же, когда они в доме, руки чешутся все переделать. Краски старые, и, высыхая, картины блекнут. Я даже смотреть боюсь на них. С рамами творится то же самое. Когда я наконец добилась насыщенного цвета, они побледнели. Придется снова доводить их до кондиции.

Сложность происходящих процессов, неразрешимость, неясность мучительных событий, которые приходится переживать, производят разрушительное действие. При наличии твердой веры можно заменить нечто, считавшееся этичным, моральным, на другое, новое и неопределенное (которое пока еще кажется ошибочным).

Я выступаю перед тобой, как перед судом, в качестве представителя достаточно большой группы колеблющихся. Временами сомнение охватывает меня с такой силой, что я готова скорее столкнуться с предстоящими трудностями, чем оказаться не на той стороне.

Моя «мания преследования» заключается в том, что я боюсь обмануть товарищей, которые мне доверяют, или быть застигнутой ими врасплох. Моя «жестокость» есть лишь проявление моей неуверенности. Неясное упоминание об ошибке и о моем расхождении с вами, товарищами, наводит на мысль, что и «другие» иногда бывают правы. Будь у меня твердая уверенность в том, что товарищи правы, все получило бы свою истинную цену, но только не те вещи, которые завтра будут считаться неверными.

Тот факт, что я могу высказать тебе все, что чувствую, помогает мне набраться терпения и ждать. Кроме того, ты забываешь, что у меня есть сильный противник (Дива), прототип того самого суда, к которому принадлежат и люди типа Лизи и Эльзы, обладающие невероятной способностью к деятельной помощи, я преклоняюсь перед этим качеством, но обладаю им куда в меньшей степени. Ты забываешь, что стремление к объединению, единству жизни, которое встречается повсюду и которое так легко принять за фальшь, у меня является признаком здоровья. Твое умение придавать известным утверждениям товарищей новый смысл мне кажется просто невероятным.

Да, почему человек должен верить в рай? Если бы можно было отнестись к вере без предрассудков, это уже само по себе было бы счастьем.

Я ощущаю теперь (в те лучшие часы, когда я не слишком разбита), что требования Маргит и прочих слишком высоки; я не способна им соответствовать, хотя понимаю их правильность.

Пока что меня спасает регулярное рисование и пребывание на свежем воздухе. Что же касается глаз, им уже не помогут никакие инъекции.

Моя самая дорогая! Пожалуйста!!! Ложись спать пораньше! На тебя столько всего свалилось. От отца я получаю тревожные письма. Он совсем сбит с толку и ничего не может поделать. До свидания, любовь моя. Ф.