Чарльз Мартин - Когда поют сверчки

О сердце в большинстве книг говорилось предельно просто: мол, это полый конусообразный мышечный орган размером с два кулака, разделенный на две изолированные половины продольной мускульной перегородкой, которая носит название септы. Каждая половина состоит из тонкостенной мускульной собирающей камеры, которая называется предсердием, и окруженной более толстым мышечным слоем выбрасывающей камеры, которая носит название желудочка. Именно желудочки сердца отвечают за прокачку через легкие крови, которая попадает в них через особые клапаны: справа расположены пульмонарный и трехстворчатый клапаны, а слева – аортальный и двустворчатый митральный. В легких кровь обогащается кислородом и возвращается по пульмонарным венам к сердцу, а оттуда, вследствие очередного его сокращения, попадает в артерии и растекается по всему телу. И этот цикл повторяется не однократно, а более ста тысяч раз в течение дня, так что за сутки сердце перекачивает в среднем две тысячи галлонов [33] Американский галлон – мера жидких и сыпучих тел, равная 3,78 л. крови. Курение, высокое давление, врожденные болезни и повышенное содержание холестерина в крови могут отрицательно сказаться на способности сердца нагнетать кровь в артерии и вены и обеспечивать ее постоянную циркуляцию.

И так далее в том же духе… Как видите, в этом описании нет никаких особых чувств, словно речь идет не о важнейшем органе человеческого тела, а о водоотливном насосе, который с чавканьем откачивает грязь и нечистоты с вашего заднего двора. Я прочитал немало научных книг, но не встретил ни одной, в которой говорилось бы о разбитом сердце… Ни разу я не читал и о том, способно ли сердце чувствовать, и если да – что́ оно чувствует, почему и как. Увы, подобного рода знания, видимо, считались в научном мире неважными, излишними. Ценилось только понимание принципов и механизмов работы «конусообразного мышечного органа».

Неудивительно, что, прочтя целую гору подобной литературы, я отчаянно хотел отыскать человека, с которым можно было бы поговорить о сердце так, словно оно – живое, чувствующее, любящее. Человека, который описал бы в научной статье такое сердце, каким обладала Эмма.

И Эмма знала об этом моем желании, хотя я ей ничего не говорил.

Должно быть, она заметила страдальческое выражение, которое появлялось на моем лице, когда я ожесточенно сражался с научными трактатами, диаграммами и латинскими описаниями. В тот день мы как раз сидели в читальном зале за большим столом, обложившись каждый своими книгами. Из-за болезни Эмма не могла заниматься спортом и играть в активные игры; ее физическая активность была весьма и весьма ограниченна (в том числе и врачебными запретами), поэтому она с нетерпением ждала наших походов в библиотеку, а бывали мы там почти каждый день. И каждый день на моей половине стола оказывались десятки научных книг, статей, методичек, написанных учеными людьми, профессорами биологии и медицины, считавшимися непревзойденными авторитетами в своих областях, тогда как рядом с Эммой лежали томики стихов, сочиненных по большей части давно умершими людьми: Кольриджем, Вордсвортом, Китсом, Теннисоном и Шекспиром.

Заметив мое разочарование, Эмма отложила в сторону «Потерянный рай» Мильтона и достала из рюкзачка что-то завернутое в бумагу. По размеру это «что-то» как раз напоминало довольно толстую книгу уменьшенного формата, но рассмотреть подробнее я не успел: Эмма спрятала сверток за спину. Взяв меня за руку, она вывела меня из-за стола и потащила за собой в узкий проход между книжными полками, где нас не могла увидеть библиотекарша. Именно там, в окружении накопленной человечеством тысячелетней мудрости – среди томов, набитых рафинированным знанием, собранным за века биологией, физиологией и медициной, Эмма доказала мне, что ей – хоть она и не читала ни одной из этих книг – известно о жизни больше, чем всем этим профессорам вместе взятым.

Откинув в сторону упавший мне на глаза чуб, она коснулась пальцами моей груди и сказала:

– Знаешь, Риз, мне давно кажется, что все эти книги не сообщат тебе самого главного, поэтому скажу я… Сердце человека состоит из двух половинок: одна качает кровь, а другая – любит. Ты обязательно должен знать об этом, если собираешься всю жизнь лечить больные сердца, потому что одну половинку без другой вылечить невозможно. – Она улыбнулась и прижала мою ладонь к своему сердцу. – Уж я-то знаю…

Эмма достала из-за спины обернутую в бумагу книгу, приложила к моей груди и отступила назад, так что я волей-неволей вынужден был взять подарок в руки. Развернув бумагу, я увидел томик Шекспира.

В последующие несколько месяцев Эмма позаботилась, чтобы мы как можно чаще читали друг другу вслух стихи и пьесы из моей книги. Уже очень скоро мы стали обращаться друг к другу, цитируя оставшиеся в памяти стихотворные строки. Мы делали это так часто, что даже Чарли, которому очень не нравилось, когда мы начинали разговаривать на классическом английском шестнадцатого столетия, стал нам подыгрывать.

Однажды в субботу вечером мы втроем собрались в кино. Увидев, что я подхожу к дому, Эмма вскинула руки и продекламировала:

– «О, милый Гамлет, ты рассек мне сердце!» [34] Перевод М. Лозинского.

Обернувшись на меня через плечо, Чарли буркнул:

– «Прошу тебя, следи за ней позорче!» [35] Там же.

Я, однако, не растерялся; вскочив на крыльцо, я опустился перед Эммой на колени и взял ее руку в свою.

– «Отбросьте же дурную половину и с лучшею живите в чистоте!..» [36] Там же. – воскликнул я.

И по сей день я считаю это пожелание лучшим, какое только можно придумать.

По случаю вечера накануне субботы все четыре неоновые рекламные вывески в широком окне «Колодца» были включены и мигали как сумасшедшие. Над коньком крыши светилась еще одна реклама – составленная из неоновых огоньков фигура грудастой женщины, одетой только в широкополую шляпу и ковбойские сапоги на высоченном каблуке.

По большому счету «Колодец» – явление для Клейтона совершенно нехарактерное. Во многих аспектах этот бар выглядит таким же чужеродным, как бейсбольный мячик в футболе или покерные фишки в церкви. Само здание было в свое время построено из больших валунов, привезенных с побережья озера, причем некоторые камни достигают размеров пляжного мяча. Их слегка обтесали и, взгромоздив друг на друга, скрепили раствором, возведя стены, толщина которых составляет никак не меньше двух футов. Огромные, грубо обтесанные кедровые стропила поддерживают крышу из колотого кедрового гонта, который почти сплошь порос ярко-зеленым мхом. Гирлянды мха свисают с края крыши, красиво обрамляя огромную входную дверь, которая когда-то служила крышкой грузового люка на пароходе, бороздившем Северное море. Толщина двери составляет шесть дюймов, а ее площадь – без малого восемь квадратных футов; сделана она из досок почти футовой ширины и окована тремя стальными полосами. Дверь установлена на специальных полозьях, поэтому, чтобы войти, ее нужно не толкать, а сдвигать в сторону, однако и это задача не из легких, и не каждый с ней справится.