Чарльз Мартин - Когда поют сверчки

Загнав катер в эллинг, мы подняли его из воды, и Чарли сказал, что на сегодня с него достаточно и что он берет отгул до завтра. Хлопнув меня по плечу, он ощупью двинулся на причал, на ходу обивая чечеточный ритм.

– У тебя сегодня снова урок танцев?

– Угу, – отозвался Чарли. Сейчас он напоминал Фреда Астера, который по какой-то непонятной причине вышел бить чечетку с тростью. – Мы как раз изучаем мамбо. Думаю, так и до вальса дойдем.

– Ты просто феномен, Чарли.

– Видел бы ты нашу преподавательницу! Она француженка и… – Он улыбнулся и, не переставая приплясывать, двинулся через причал. Нащупав тросточкой ведущие к воде ступени, Чарли сказал:

– Сегодня вторник. Помнишь, чем ты должен заняться?

Я прекрасно знал, что он имеет в виду. Не знал я одного – что́ ему ответить.

– Не совсем.

– Зато я помню. Кричи, если будут какие-то затруднения.

– Спасибо. Обязательно.

Стоя на нижней площадке лестницы, Чарли опустил мешки с песком, которые поднимали к поверхности проволоки-направляющие, натянутые под водой от его причала к моему, и рыбкой сиганул в воду.

В последние пару дней меня не оставляло чувство, что, пообещав Синди покатать ее на лодке, я взялся не за свое дело. И вопрос, который задал мне Чарли, прежде чем отправиться домой, еще раз это подтвердил. Впрочем, беспокоиться об этом мне было некогда, поскольку, когда я вошел в дом через заднюю дверь, зазвонил телефон.

– Алло?

– Это Риз?..

– У аппарата. – Я сразу понял, кто звонит.

– Ты все еще хочешь покатать двух девушек по озеру?

– А почему ты решила, что я могу передумать?

– В моей жизни такое случалось.

– Гм-м… Похоже, у тебя богатый опыт.

– Можно и так сказать.

Я рассмеялся.

– Мы только что залили полные баки. Говори, где ты живешь, и я за вами заеду.

В последних классах школы наши с Эммой совместные прогулки оказались несколько ограниченны. Мы по-прежнему могли сходить вместе в кино, в кафе или в один-два небольших магазина, но шататься по универмагу или по парку в течение трех-четырех часов было Эмме уже не по силам. Для этого пришлось бы брать напрокат инвалидное кресло, а ей, естественно, не хотелось показываться перед знакомыми в таком виде.

Ее вынужденное затворничество напоминало мне, что драгоценное время уходит, и я с новым рвением взялся за книги. Я штудировал каждый научный труд, каждую статью о человеческом сердце, какие мне только удавалось найти, но увы: чем больше я читал, тем сильнее недоумевал, почему в учебниках чаще всего говорится о нем как об органе, который практически не поддается лечению. Наука вообще и медицина в частности – спасибо Аристотелю и Декарту – разделила человеческое тело на части и системы. В общем-то, это было правильно: как же иначе разобраться с его устройством? Дело было в другом: я начал подозревать, что поправиться и получить исцеление – две совершенно разные вещи.

Как-то раз, когда мы возвращались из школы, Эмма взяла меня за руку и увлекла в яблоневый сад, принадлежавший одному из наших соседей старику Скиннеру. В последнее время она была какая-то грустная, вялая, почти не рисовала и редко выходила из дома без меня. Сегодня, однако, Эмма выглядела особенно бледной и хрупкой, а за ее улыбкой скрывалась печаль. Казалось, она понимает, что времени у нее осталось немного, и уже ни на что не надеется.

Усадив меня под большой яблоней, земля вокруг которой была усыпана упавшими плодами, Эмма протянула мне какую-то небольшую коробочку, завязанную красной ленточкой. Солнце опустилось довольно низко, и можно было ясно различить седые пряди, совсем недавно появившиеся у нее надо лбом и над ушами. Эмма была брюнеткой, и эта ранняя седина особенно бросалась в глаза.

Развязав ленту, я увидел в коробке небольшой золотой медальон на тонкой золотой цепочке, размером с четвертак. На лицевой его стороне было выгравировано: «Больше всего хранимого храни сердце твое…» Продолжение цитаты я нашел на оборотной стороне: «…потому что из него источник жизни». Двенадцать магических слов… Ни слова не говоря, Эмма повесила медальон мне на шею, и мы долго сидели под деревом среди травы, запаха яблок и птичьего пения, снедаемые тревогой и неуверенностью. Эмма прислушивалась к мерному биению моего здорового сердца, а я – к неровному, замирающему, слабому стуку в ее груди. Я легко коснулся ее волос, заглянул в глаза и прошептал про себя: «О, Слава! Однажды тобой соблазненный, // Тогда я прельстился не фразой стозвонной, // А тем, что в глубинах любимого взгляда // Безмолвно сияла любовь, как награда!» [44] Дж. Г. Байрон «Стансы, написанные в дороге между Флоренцией и Пизой» (пер. И. Озеровой) .

Тем вечером я понял и многое другое, и мне стало окончательно ясно, что врачи могут помочь человеку поправить здоровье, могут продлить ему жизнь, но они не в силах его исцелить, сделать здоровым и целым . Это, как я теперь знал, задача совершенно иная, куда боле сложная.

Открыв двери эллинга, я на секунду замешкался, пытаясь сделать правильный выбор. Выбор был невелик, и вскоре я уже опускал подъемник. Чисто внешне «Гриветта» произвела бы, конечно, более сильное впечатление, но в глубине души я, вероятно, все же предпочитал незаконченные лодки. «Гриветта» была почти готова и во мне не нуждалась. Другое дело – «Партнер», над которым еще предстояло работать.

Как только катер оказался в воде, я завел мотор и задним ходом выбрался из эллинга. Отойдя подальше от причала, я развернулся, чтобы попасть в старое русло Таллалы, и взял курс на юг, чтобы забрать Синди и Энни.

Они жили в небольшом двухкомнатном коттедже на берегу одного из впадавших в озеро ручьев. Как и у старой рыболовной базы, где мы с Эммой иногда ночевали до постройки нашего дома, характер у коттеджа определенно был, а вот всего остального не хватало.

Когда гидроинженеры затопили стоящий в котловине Бертон, вода поползла вверх по склонам Аппалачских гор – в наших местах еще не слишком высоких, – образуя длинные и узкие, прихотливо изогнутые заливы наподобие скандинавских фьордов, на берегах которых вскоре выросли многочисленные летние коттеджи или – если позволяли размеры кошелька – роскошные дома со всеми удобствами. Один из таких заливов носил название Уайлдкет-Крик – по названию впадающего в него ручья. По этому-то ручью мне и нужно было подняться почти на целую милю. В своем верхнем течении он был довольно узким; над водой склонялись многочисленные деревья, и почти с каждого свисала «тарзанка», но в целом окружающий пейзаж все еще выглядел на редкость живописно. Там, как говорила мне Синди, ее родители в середине пятидесятых купили летний дом – Сахарный домик, как они называли его между собой, – чтобы проводить там отпуска или выходные. Вскоре я его увидел. К дому вел прорытый вручную короткий канал, заканчивавшийся небольшим причалом. Канал был совсем узким – всего лишь втрое шире «Хакера», но выглядел достаточно глубоким. Тем не менее я заглушил двигатель и, сняв с борта весло, промерил им глубину. Только убедившись, что «хакеру» ничто не грозит, я отважился подойти к причалу.