Чарльз Мартин - Когда поют сверчки

Возможно, то, что я сейчас скажу, не совсем научно, но я в это твердо верю, как верят и другие хирурги, если, конечно, они хорошие. Человеческое сердце не просто гоняет кровь по венам и артериям. Оно – источник всех наших чувств. Гнев, печаль, слезы, смех, радость, сочувствие, любовь – все исходит из сердца, и только благодаря ему мы способны на эти и многие другие эмоции. Без сердца человек мертв, даже если мышечный орган у него в груди продолжает исправно сокращаться, перекачивая кровь, несущую по телу живительный кислород и другие необходимые вещества.

Да, жизнь пациента после трансплантации отнюдь не усеяна розами. Она трудна и чревата опасностями, организм напрягается и лавирует в избирательной работе с иммунной системой, чтобы та не отторгала донорский орган как чужеродное тело и в то же время препятствовала тому, чтобы первая же пустячная инфекция не отправила прооперированного человека в могилу. Сколько лекарственных препаратов требуется на то, чтобы человек с новым сердцем жил. И все равно такие пациенты часто и тяжело болеют, нередко возвращаясь в больницу, правда, уже по другим поводам.

И все же люди идут на риск в борьбе за здоровье и жизнь, и этих людей не становится меньше, надежда перевешивает все.

Перед тем как уйти, я заметил прилепленную к стеклу скотчем записку. Рукой Ройера крупными буквами там было выведено:

«ХРАНИ СЕРДЦЕ ТВОЕ…»

Прокравшись назад в комнату Энни, я застал там Ройера, склонившегося над девочкой, он всматривался в ее лицо, считал пульс. Синди крепко спала на раскладушке у стены. Ботинки я снял в коридоре, чтобы не потревожить спящих, поэтому бесшумно скользнул в самый темный угол и стал оттуда наблюдать за своим бывшим коллегой. Ройер был, как всегда, дотошен. Время от времени он что-то записывал в листок, который достал из прозрачного файла, висевшего в изножье кровати.

Он собрался было уйти, но Синди вдруг резко села.

– Э-э, доктор?.. С Энни все в порядке?

– Все хорошо, – шепотом ответил Ройер. – Я просто решил в последний раз проверить ее прежде, чем уйду домой. Спите, не тревожьтесь.

Синди послушно опустила голову на подушку и, подсунув под щеку обе ладони, снова уснула.

Прошло еще несколько минут, и Ройер выпрямился. На шее у него висел блестящий стетоскоп, белоснежный халат был накрахмален так, что хрустел при каждом движении, но из-под халата выглядывали мятые хирургические брюки в пятнышках засохшей крови, и я подумал, что домой он не пойдет. Ройер был женат на своей работе, личную жизнь он давно принес в жертву больничным заботам и, похоже, нисколько от этого не страдал. Ему исполнилось пятьдесят четыре, но, насколько мне было известно, он до сих пор время от времени встречался с женщинами, и все же бо́льшая – и главнейшая – часть его жизни проходила здесь, в этих стенах. У него, конечно, была квартира (в доме-кондоминиуме в нескольких кварталах от больницы), обставленная пыльной и ненужной ему мебелью, но туда Ройер возвращался нечасто, предпочитая ночевать в ординаторской, где стоял купленный им на свои деньги огромный диван – как раз по его росту.

Да, не раз и не два я убеждался, что мой бывший коллега – врач милостью Божией. Можно сказать, идеал врача. Его умение подойти к больному, профессионализм, огромные, умелые руки, открытая улыбка и негромкий ласковый голос сделали его любимцем больных и персонала. «Душка Ройер», как называли его многие… В самом деле, за годы, что я проработал в этой больнице, мы с ним не сказали друг другу ни одного сердитого слова, и даже во время операций, когда напряжение витало в воздухе, ни я, ни он ни разу не повысили голоса, не нахмурились, не говоря о том, чтобы прикрикнуть или проявить гнев и досаду как-то иначе. Друг друга мы всегда понимали с полуслова, а то и вовсе без слов. Работать с Ройером было все равно что грести с Чарли: четкий ритм, полная согласованность движений, взаимопонимание на уровне инстинкта – такое действительно встречается исключительно редко, и сейчас я невольно подумал о том, как же мне повезло и как мне этого всего, оказывается, не хватает.

Ройер вышел из комнаты, а я выбрался из укрытия в углу и пересел на стул у изголовья Энни. Сейчас я больше всего жалел, что у меня нет с собой последнего письма Эммы.

Спал я, как всегда, скверно, урывками, и не потому, что на стуле мне было неудобно. Мне мешал уснуть мой навязчивый кошмар – сон, который повторялся снова и снова: чем больше воды я выливал на истекающее кровью тело, тем тяжелее становился кувшин в моих руках, и очень скоро я оказывался не в силах его удержать. Но когда первые лучи солнца проникли в комнату и упали мне на лицо, меня вдруг осенило. Я понял, что не давало мне уснуть. Это была простая и в то же время весьма важная мысль – что-то, что я когда-то знал, но ухитрился забыть, хотя обещал Эмме, что буду помнить об этом всегда.

Да, человеческое сердце – орган поразительный и таинственный. Да, его свойства – как известные, так и до сих пор не изученные и не объясненные – достойны удивления и восхищения, но любой кардиохирург вам скажет: ни одна трансплантация не дает врачу ни малейшей возможности решать, какие чувства и эмоции он хотел бы пересадить пациенту вместе с сердцем. Это вам не Мистер Картофельная Голова, [77] Американская игрушка, которая представляет собой пластиковую картофелину, к которой прилагается множество аксессуаров. В классический комплект входят руки, ноги, уши, два рта, две пары глаз, четыре носа, три шляпы, очки, трубка, зубы, язык и усы (которые могут превращаться в брови), а также восемь кусочков ткани, из которых можно делать волосы. Они прикрепляются к «телу» в произвольном порядке, благодаря чему лицо способно выражать разные эмоции. тут все гораздо сложнее. Коли решился на пересадку – смирись с последствиями и будь готов к тому, что вместе с огромной радостью можно получить и великую печаль. Наверное, только в ресторане можно отрезать от бифштекса жир, если вы его не едите, а вот в жизни сладкое и горькое часто идут в комплекте.

Пациентам, которым пересадили новое сердце, везет по крайней мере в одном: они могут быть абсолютно уверены, что больше никогда в жизни не будут страдать от боли в сердце – физической. Во время трансплантации хирург рассекает все ведущие к сердечной мышце нервные окончания. Несмотря на современный уровень развития медицинских технологий, восстановить эти нервные окончания, заново подключить их к донорскому сердцу нельзя. Артерии можно сшить, нервные ткани – нет. И хотя пациент продолжает испытывать сильные эмоции и чувства, они не отягощают его сердце болевыми ощущениями.

Если у такого пациента снова случится сердечный приступ, он его просто не почувствует. Это может быть полная блокада сердца третьей степени [78] Состояние, при котором импульсы, возникающие в атриосинусовом узле, не доходят до нижележащих отделов сердца. При полной или атриовентрикулярной блокаде 3-й степени желудочки вовсе перестают сокращаться, в результате чего происходит остановка сердца и наступает клиническая смерть. или обширнейший инфаркт, но человек с пересаженным сердцем не поймет этого до самого конца – когда наступит остановка дыхания и клиническая смерть. Да и тогда тоже не поймет… Примерно то же самое происходит, к примеру, когда в баке вашего автомобиля неожиданно заканчивается бензин. Двигатель еще работает, но в какой-то момент в цилиндрах сгорает последняя капля топлива, а затем – тишина. Мотор мертв, и машина больше не движется.