Мэтью Томас - Мы над собой не властны

— Спокойно, сын! — сказал папа. — Эти мячи тебе по силам. Важно поймать ритм.

Следующий удар пришелся вскользь. На этом серия мячей закончилась. Коннелл, зажав биту между ног, поправил перчатку. Очередь за ним никто не занимал, так что можно было не торопиться. В соседних боксах мячи бодро отскакивали от бит. Отец прижался снаружи к сетке, держась за нее руками.

— Готов?

— Угу.

— Давай запускай.

Коннелл сунул в щель новую монетку и занял позицию. Первый мяч просвистел мимо.

— Смотри на мяч, — сказал папа. — Веди его взглядом до самой перчатки кетчера. Вот сейчас, давай. Не замахивайся пока.

Коннелл проводил мяч глазами.

— Рассчитывай время. Следующий придет точно в ту же точку. Главное — уловить момент.

Коннелл махнул битой и промазал. Ему уже надоело.

— Короче замах! Сейчас главное — попасть по мячу.

Коннелл ударил сдержанней и отбил — в настоящей игре попал бы в аутфилд. Попробовал еще раз — опять получилось. И в третий. Мяч отскакивал от биты со звуком лопнувшей дыни. Запахло паленой резиной.

Когда закончились монетки, Коннелл протянул биту отцу:

— Хочешь?

— Нет, — сказал папа. — Давай ты.

— Я уже наигрался.

— Мне, наверное, ни одной подачи не отбить.

— Да ладно! Ты себя недооцениваешь.

— Мое время прошло, — сказал папа.

— Ну хоть попробуй, пап! Всего-то одна монетка.

— Ладно. Только ты не смейся, когда я там буду торчать как пугало огородное.

Папа вошел в огороженный сеткой загончик и взял у Коннелла шлем. Взял и биту, без перчатки. На нем была клетчатая рубашка и тесные джинсы. У Коннелла мелькнула мысль, что он и впрямь немножко похож на пугало. Из-под шлема торчали очки, будто у сварщика. Коннелл занял место у сетки снаружи, где раньше стоял папа. А папа, опустив в щель монетку, встал на ту же позицию, что и Коннелл, — для левшей.

Первый мяч влепился в стенку. Второй — тоже. Папа так и стоял, держа биту на плече. Еще один мяч хряпнулся о стену.

— Ты отбивать-то будешь?

— Надо поймать нужный момент.

Глухо стукнул очередной мяч. Следующий пролетел чуть выше, прямо на Коннелла. Папа даже не пошевелился.

— Всего три осталось! — крикнул Коннелл.

— Не время еще. Я наблюдаю за мячом, — сказал папа.

— Два осталось.

— Ну и хорошо.

— Папа! Не стой как столб!

Машина выбросила последний мяч. Папа ударил коротко и резко. Мяч устремился в обратную сторону с силой пушечного ядра, а бита вернулась к папе на плечо отточенным движением, как по учебнику.

— Ух ты!

— Неплохо, — согласился папа. — Я, пожалуй, закончу, пока веду в счете.

Коннелл забрал у него снаряжение. Папа казался усталым, словно полчаса битой махал. Коннелл скормил автомату еще монетку и встал на место отца. Должно быть, отцовский удар придал ему уверенности: на этот раз он отбил все мячи, кроме одного, затем расстался еще с одной монетой и перешел в атаку, сокрушая мяч на подлете.

— Молодец! — сказал папа.

Коннелл отбивал, пока совсем не выдохся, а потом они поехали в любимую закусочную, где всегда подкреплялись после тренировки. Папа взял Коннеллу чизбургер, а себе — сэндвич с тунцом и шоколадный коктейль на двоих. Коннелл мигом прикончил свою половину, и папа отдал ему свою.

— Да ладно, пап.

— Ничего, пей, — сказал папа.

Он и не ел почти, больше смотрел на Коннелла.

— Что? — спросил Коннелл.

— Я раньше любил смотреть, как ты ешь. Да и сейчас люблю.

— А что такого-то?

— Когда ты был совсем маленький, годика два, ты запихивал еду себе в рот и еще ладошкой уминал. Вот так! — Папа продемонстрировал, прижав ко рту ладонь. — И говорил: «Еще тефтельку!» А мордашка вся в соусе... «Еще тефтельку!» Выражение такое решительное, словно в мире ничего важнее нет. Быстро-быстро жевал и всегда просил добавки. Говорил: «Уже всё!» Мне страшно нравилось наблюдать, как ты ешь. Наверное, это родительский инстинкт. Ест — значит, будет жить. Ну и просто приятно смотреть, с каким удовольствием ты наворачивал. Гренку с сыром тебе нарезали малюсенькими квадратиками. Ты их заглатывал один за другим, и ничего больше в ту минуту для тебя не существовало.

Коннелл занервничал под взглядом отца. К своему сэндвичу тот до сих пор не притронулся.

— Ты так и будешь на меня глядеть?

— Нет-нет, я ем.

Папа откусил кусочек сэндвича. Коннелл попросил еще воды и кетчупа.

— Жаль, я не умею тебе объяснить... — сказал вдруг папа.

— Что?

— Как это — когда у тебя есть сын.

— Картошку фри будешь?

— Нет, бери себе. Всю бери, не стесняйся. — Папа придвинул к нему тарелку. — Наешься как следует.

На пятидесятилетие Эда они договорились уютно поужинать вдвоем, но Эйлин решила вместо этого устроить сюрприз — пышный праздник с толпой гостей. Уж по крайней мере, Эду придется тогда встать с дивана! Хотя на самом деле Эйлин хотела большего: встряхнуть мужа, пробудить в нем прежний азарт к жизни. Слишком много времени он стал проводить в одиночестве — пускай хоть против воли пообщается с людьми.

Составляя список приглашенных, Эйлин впервые заметила, что среди них в основном ее знакомые. Друзья Эда как-то отпали. И с мужьями подруг та же история — задачу поддерживать общение с внешним миром они перекладывают на жен. Так нельзя! Она не допустит, чтобы Эд совсем замкнулся в домашнем кругу. Она отыщет его старинных приятелей, с кем он дружил до того, как познакомился с ней, и пригласит дальних родственников, которых он раньше в глаза не видел. Надо ему напомнить, что в жизни еще много красок.

Эйлин высадила на клумбу новые цветы, хотя, ясное дело, на мартовском холоде растения замерзнут сразу после праздника.

Она разравнивала землю вокруг розового куста, когда мимо на бешеной скорости промчалась машина. Из динамиков неслась оглушительная сальса. Будь Эйлин мужчиной, плюнула бы вслед — такую ненависть вызывал у нее отморозок за рулем. Наверняка работает на какой-нибудь наркокартель. Хоть бы не сбил ее гостей по дороге от станции! И не дай бог, к ним сунутся с предложениями проститутки, работающие на Рузвельт-авеню. Как-то одна такая полезла к Эду, когда они с Эйлин спускались по лестнице, держась за руки.

Остается надеяться, что приглашенное больничное начальство не будет о ней судить по неудачному району. Они должны ее воспринимать как человека своего уровня, от этого зависит карьера! Как им объяснить, что раньше в Джексон-Хайтс все было совсем по-другому?

Эйлин не считала себя расисткой и гордилась, что не раз помогала темнокожим медсестрам, если с ними несправедливо обходилось руководство. И с охранниками в больнице болтала запросто, а они по большей части черные. Она с удовольствием рассказывала, как ее отец взял к себе напарником мистера Вашингтона, когда другие шоферы отказывались с ним ездить. С неменьшим удовольствием она рассказывала сагу о том, как старожилы-ирландцы обходили стороной китайский продуктовый магазинчик на углу и, когда тот был уже на грани разорения, отец Эйлин зашел туда посмотреть на владельца. Убедившись, что мистер Лю — человек работящий и честный, отец Эйлин целый день простоял на углу возле лавки, где продавали подгнившие овощи, останавливал прохожих и говорил им: «Лучше потратить деньги у того китаёзы». К нему прислушивались. А сейчас по всему Вудсайду, куда ни глянь, китайские магазинчики. Сделал бы кто-нибудь из нового поколения то же самое для ирландского иммигранта в поисках честного заработка? А те чернокожие медсестры, которых она поддерживала, хоть пальцем шевельнут, чтобы помочь белой женщине? На глазах у Эйлин Бронкс катился под откос, но она не дрогнула. Охранники изумлялись, как это она решается каждый день ездить по такому району одна. И после вечерней смены всегда провожали до машины.