Мэтью Томас - Мы над собой не властны

Неделю спустя она перезвонила Стэну. Сказала, что опухоли у Эда не нашли и врачи продолжают обследование. Пообещала позвонить снова, как только что-нибудь прояснится.

Наутро она перехватила Эда перед выходом на работу:

— Уходи домой сразу после лекции. Понял?

Эд кивнул.

— Ни с кем не разговаривай. Ни со студентами, ни с кем. Только с Джаспером Тейтом.

Он снова кивнул.

— Если с тобой кто-нибудь все-таки заговорит, ни в коем случае не говори, что у тебя синдром Альцгеймера.

— Какой синдром? — переспросил Эд, и у нее чуть не остановилось сердце — но тут она увидела его хулиганистую улыбку.

— Прекрати сейчас же! — сказала Эйлин, а про себя подумала: «Господи, не отнимай пока эту часть его личности! Если надо, я составлю список, какие забрать раньше».

Когда зазвонил телефон, Эд уже спал. Эйлин целый месяц со страхом ждала этого звонка.

— Дела все хуже, — сказал Стэн. — Эду пора оставить преподавание. Не только ради студентов — ради него самого.

Эйлин включила чайник, чтобы успокоиться. За стенами дома выл ветер, оконное стекло дребезжало.

— Если ты считаешь, что так надо... И как это будет оформляться? Посадите его в комнату, обитую войлоком?

— Я думал, он уйдет на пенсию.

— Он не собирается уходить. Ему еще лет пятнадцать можно об этом даже не думать.

— Эйлин, он не справляется с работой.

— У него есть права как у преподавателя на постоянной должности. Ему должны дать время на лечение, разве нет?

— Для кафедры было бы лучше, если бы он ушел на пенсию.

Эйлин затрясло — от злости, а больше от ужаса. Невольно хотелось кинуться за советом к Эду: в таких ситуациях он всегда сохранял ясность рассудка. Заставлять его работать дальше — только мучить. А раз уж возникла конфликтная ситуация, начальство только и будет искать, к чему бы придраться.

— Плевать мне на кафедру! — не сдержалась она. — Меня волнует благо моего мужа! Мало он сделал для кафедры?

Мозг лихорадочно работал. С каждой секундой у нее все меньше шансов выйти из этого разговора с победой. А что Эд сделал бы на ее месте? Он запустил бы глубоко в подсознании некий алгоритм, который выдал бы правильный ответ. Да нет, он бы просто сразу увидел правильный ответ.

— Я думаю, Эд еще года два мог бы проработать, — сказала она. — Особенно учитывая его безупречную работу в прошлом.

— Слушай, никто здесь Эду не враг...

И тут ее осенило, как будто Эд на ухо шепнул: реальный выход, который избавит обе стороны от затяжной борьбы. Наконец-то пригодится его маниакальная добросовестность. А сколько раз Эйлин злилась на него за то, что тащится на работу в любом состоянии! Теперь благодаря этому они все-таки смогут дотянуть до тридцатилетнего стажа.

— Можно поступить иначе, — сказала она. — Эд ни разу не брал больничного, у него больше года накопилось. Дайте ему закончить этот семестр, а потом оформите больничный на все это время сразу.

На следующий день Стэн позвонил снова. Коллеги Эда вызвались взять на себя его лекции до конца семестра. Летом он получит оплаченный отпуск, а осенью пойдут больничные.

— Я хочу сделать для него хотя бы это, — сказал Стэн. — Он может совсем не приходить на лекции.

— Ты так говоришь, словно это великое благо. Будто не знаешь, как он любит свою работу.

— Все знают, как он любит преподавать.

Эйлин хотелось верить, что в глубине души Эд не так уж любил преподавание. Это бы их сблизило. Хотелось думать, что он только притворялся, терпеливо разъясняя в сотый раз материал для бестолковых идиотов, а успехи студентов всего лишь делали ненавистную работу чуть более сносной. Однако в глубине души она понимала, что на самом деле никакой жертвенности тут не было. Она не знала другого человека, которому работа приносила бы столько радости. А ей, Эйлин, приходилось забывать о себе ради его счастья.

— Эти детишки никогда не узнают, сколько жизни Эд им отдал, — сказала она Стэну.

Тринадцатого февраля девяносто третьего года Эд вышел на работу в последний раз. Неделю спустя она поехала вместе с ним подписать какие-то бумаги в отделе кадров и там узнала, что совершила ошибку. Действительно, у него накопилось много больничных, но эти дни не будут учитываться при расчете пенсии. Давать задний ход было поздно. Эйлин попробовала позвонить Стэну — нельзя ли дать Эду еще немного времени, — но ничего не добилась. В конце концов она обозвала Стэна подонком и швырнула трубку.

Формально Эд закончит работу в июне со стажем не в тридцать, а в двадцать девять лет и не получит прибавку к пенсии. А поскольку он еще не достиг пенсионного возраста, реальный размер пенсии будет еще меньше. Часть разницы покроет пособие по инвалидности — около тысячи четырехсот долларов в месяц, — но семье придется приспосабливаться к изменившемуся уровню доходов.

Из-за бюджетных ограничений Эду уже четыре года не повышали зарплату. Ходили слухи, что года через два ожидается повышение и тогда Эд начнет получать столько, сколько уже давно должен бы. Он так и не дождался честно заработанной прибавки. Да и не в одной прибавке дело! Эд стоял на пороге того этапа в своей карьере, когда он стал бы наконец получать нормальные деньги. Он мог преподавать лет до семидесяти или дольше, и зарплата росла бы с каждым годом.

К тому же Эд получал правительственный грант на свои исследования — тридцать тысяч в год, и возобновлять его можно было еще четырежды. Потеря гранта — самый тяжелый удар. Это был резервный фонд, мечта о роскошной жизни и символ статуса.

Пока Эд еще числится на работе, ему будут оплачивать больничный, но эти выплаты прекратятся, как только ему оформят пенсию.

Пару лет спустя после свадьбы, выбирая план льгот, предоставляемых работодателем, Эд выбрал такой вариант, при котором у них каждый месяц оставалось больше денег после вычета налогов. Минус такой схемы состоял в том, что она не предусматривала медицинскую страховку для Эйлин в случае смерти Эда или его ухода на пенсию. Они сознательно пошли на риск, рассчитывая, что Эйлин получит медицинскую страховку у себя на работе, когда выйдет на пенсию. Кто же мог знать, что у Эйлин найдутся причины каждые несколько лет менять место работы: более ответственная должность; более высокая зарплата; конфликт с начальством, которое не терпит волевых женщин; неумение промолчать, когда на службе творится нечто сомнительное с этической точки зрения.

Теперь, чтобы сохранить медицинскую страховку, ей необходима работа — любая, лишь бы на полный рабочий день, причем надо не меньше десяти лет продержаться в больнице Норт-Сентрал-Бронкс или любой другой муниципальной больнице. В этом случае она сможет претендовать на базовую пенсию от города Нью-Йорка и соответствующую медицинскую страховку. А выполнить такую задачу без потери в зарплате в ее возрасте нелегко.