Маргарет Мадзантини - Сияние

Мы попрощались, неуклюже обнявшись и стиснув зубы. У Костантино был отсутствующий вид. Он кинул сумку на ленту, снял ремень и ботинки. Позволил женщине-полицейскому облапать себя со всех сторон. Потом Костантино неделю не отвечал на мои звонки, а когда наконец ответил, то будто постарел лет на сто. А я стоял перед ним, точно мальчик, с наполненной звездами шляпой.

Он сказал, что Розанна что-то подозревает.

– Иногда мне кажется, что она обо всем догадалась.

Он звонил мне во время лекций, на вибрирующем экране появлялся его номер. Я нажимал на паузу и говорил: «Сделаем перерыв». Затем закрывался в туалете и перезванивал.

– Слушай, мы уже вот-вот найдем то, что надо. Я договорился с одним человеком насчет ресторана.

– Ну и как у него, большой?

Я знал, что он ревнует, мне все это было знакомо.

– Послушай, никто другой мне не нужен.

Мне хотелось кинуть трубку, хотелось плюнуть ему в лицо. Я знал, что все в нем вскипело и перемешалось, что если я поддамся, то мы оба потеряем голову.

Я шел по надорванному канату, но пока я не понимал, с какой именно стороны он порвется. Я пытался разглядеть наше будущее, а потом резко давал задний ход. Меня постоянно тошнило, тошнота стала извечным спутником, новым органом моего тела. Словно у сердца появился двойник, отдававшийся во мне тупой болью. Я пытался протиснуться меж мусорных завалов. Когда я видел громыхающие грузовики с городскими отходами, мусорщиков, спрыгивающих с подножки и собирающих в грузовик пакеты и ящики, я застывал и смотрел на них, не отрывая взгляда. Я представлял себе, как железная рука ковша подхватит мое тело и бросит его в кузов с мусором, в развороченную пасть огромного грузовика.

Пес шел рядом как единственный друг, как верный солдат, не отходящий ни на шаг от умирающего командира. Он не давал мне совсем скиснуть, заставлял доставать лопатку и подбирать за ним экскременты.

А когда мне придется помочиться в последний раз? С недавнего времени я часто задавался этим вопросом. Каждый раз, когда закрывался в туалете и смотрел в унитаз, прежде чем сделать то, зачем пришел.

И вот я снова в аэропорту. Мы снова едем вдоль забора на окраину города. Костантино не расстается с телефоном, он держит его в руке, проверяет, есть ли сеть. Мы больше не свободны, как раньше. Он раздвоился, теперь он и здесь и там одновременно. Жена постоянно названивает ему по мелочам. Она не дает ему вставить ни слова. А он только поддакивает и ходит взад-вперед, заткнув пальцем ухо. В этом жесте проскальзывает какое-то жуткое напряжение. Он так не похож на меня. Итальянцы постоянно болтают по телефону, но он не такой. Я стал для него частью другого мира. Мира, где каждый одинок и отвечает за свои действия самостоятельно. Костантино прав, когда говорит, что я никогда не смогу снова вернуться в Италию. Что в Италии я не смогу быть счастливым.

Я очень любил его. Но мне нужно было определиться, как жить дальше. Казалось, что ему до своей жизни нет никакого дела. Мы стояли в одном стойле, но над нами были разные небеса. Мой взгляд устремлялся вдаль, а он смотрел сквозь затемненные стекла на тех, кто шел мимо, и боялся, что его кто-то узнает, что зазвонит мобильник. Он потешался над моими ботинками, над моей прической, над моим акцентом. Говорил, что я похож на пидора. В его образе было больше небрежности, фамильярности. Между нами не было настоящей близости. Он расплачивался по счету, точно муж-деспот, отталкивая меня от стойки, словно я – девчонка, у которой ни копейки в кармане. Быть может, он, как всегда, чего-то боялся. Потом мы ехали в мотель. Я был готов к любым унижениям. Я соглашался на все, душил его ремнем, бил. Синяя обезьянка смотрела на него с моего плеча. Мне так хотелось заняться любовью нежно и ласково, но для этого у нас были жены. Ему нередко удавалось меня разозлить. Мое тело слабело. Разум опережал тело, но мне не удавалось расслышать его шепот.

Я решил записаться в спортзал. Зашел в одну из стеклянных клеток в районе Хокстона, набитую тренажерами, девчонками в коротких шортах и геями всех размеров и цветов, и взял на стойке листок с расписанием и ценами. Я сложил его и засунул в карман, а потом использовал как закладку вместо той, с изображением «Потерянного рая» Блейка. Силы, чтобы тягать штангу, у меня не было. Я жалел себя, как в те времена, когда я общался с наркоманами и понимал, что они только притворяются, что живут и сочувствуют тебе, но на самом-то деле они не больше чем печальные тени, охваченные совсем иными желаниями. Они оплакивали свою первую дозу, свой потерянный рай.

Я купил Костантино кашемировый свитер. Когда-то в далеком провинциальном городке я подарил ему похожий. Свитер из плотной шерсти, такой же, как наша жизнь. Два дня назад у него был день рождения, но меня не было рядом.

За моей спиной Ицуми наклонилась к духовке.

– Слушай, сегодня я не буду ночевать дома.

– Почему?

– Поеду за город, к Уолту.

– Зачем?

– У него сейчас трудные времена, надо его поддержать.

– Да? А я и не знала.

Кажется, рыба в духовке для нее гораздо важнее, чем я. На ужин к нам придут Холли и Томас, Ицуми немного переживает из-за Холли, которая закончила кучу кулинарных курсов и всегда умеет сотворить что-то новое. Она смотрит на меня, протягивает прихватку и просит поискать другую, чистую. Она взволнована куда сильнее меня. Жизнь дает еще одно удивительное подтверждение моей догадки: мы все невероятно похожи, а в жизни все по-человечески просто и относительно.

Уолт – жуткий бабник. Перетянуть его на свою сторону и сделать сообщником оказалось совсем несложно. Он вытягивает губы в трубочку, точно мангуст, а потом кладет руки мне на пояс и говорит: «Добро пожаловать в клуб». Он – старый друг нашей семьи, но то, что я развлекаюсь за спиной у жены, не вызывает у него никаких угрызений совести по отношению к Ицуми. Ему всегда казалось, что я слишком тихий и скрытный. Теперь, когда все прояснилось, он рад мне помочь.

Я окончательно и бесповоротно оказался на той стадии, когда призрак становится единственной реальностью и ты готов отдать все за нее. Остальное кажется тебе мертвечиной, бабочкой, наколотой на иголку Дэмиана Хёрста. Я все больше себе позволяю и все реже замечаю, что перебарщиваю. Подарок лежит в прихожей.

– Что это?

– Свитер.

– Кому?

– Уолту.

Ицуми уже открыла пакет и щупает мягкий свитер:

– Похоже, что ты отдал за него кучу денег.

– Двести фунтов.

– Ты отдал двести фунтов за свитер для Уолта?

Действительно, это странно, ведь я так мало трачу на собственную одежду, а когда мы идем к друзьям и заходим купить вина, всегда стараюсь взять подешевле.

– Ты что, влюбился в него?

– Именно так.