Жауме Кабре - Я исповедуюсь

На обратном пути Адриа убеждал Сару сдать на права – наверняка у нее все получится лучше и быстрее, чем у него.

– Хорошо.

Километр они проехали молча, затем Сара сказала:

– А знаешь, тетя Лео мне понравилась. Сколько ей лет?

Laus Deo [290]. Он уже заметил, что где-то через час пребывания в гостях Сара несколько расслабилась и внутренне заулыбалась.

– Не знаю. Больше восьмидесяти.

– Она очень бодрая. И откуда у нее столько сил – все время чем-то занята!

– Она всегда была такая. У нее все по струнке ходят!

– В конце концов она заставила меня взять банку оливок.

– Что и говорить – тетя Лео такая!

И, разойдясь:

– А почему бы нам как-нибудь не съездить в гости к твоим?

– Нет, исключено, – сухо, решительно.

– Почему, Сара?

– Они не принимают тебя.

– Но тетя Лео тебя приняла!

– Твоя мать, если бы она была жива, не пустила бы меня даже на порог твоего дома.

– Нашего дома.

– Нашего дома. Тетя Лео – ладно. Я думаю, что даже полюблю ее в конце концов. Но это не считается. Считается только твоя мать.

– Она умерла, Сара! Десять лет назад!

Молчание до самого Фигерó. Пока они молчали, Адриа решился попытать счастья еще раз и сказал: Сара.

– Что?

– Что тебе сказали обо мне?

Молчание. Поезд на другом берегу Конгоста карабкался в Риполь. А мы могли вот-вот свергнуться в пропасть непростого разговора.

– Кто?

– Твои домашние. Отчего ты убежала.

– Ничего.

– А что я якобы написал в том письме?

Впереди не спеша ехал грузовик с надписью «Данон». Адриа нужно было собраться с мыслями, прежде чем решиться на обгон. Грузовик или разговор. Он решил не обгонять и повторил: а, Сара? Как тебя обманули? Что тебе сказали обо мне?

– Больше не спрашивай меня об этом.

– Почему?

– Больше никогда.

Начинался прямой участок дороги. Адриа включил поворотник, но не решался на обгон.

– Я имею право знать, что…

– А я имею право перевернуть эту страницу.

– Я могу спросить об этом твою мать?

– Вам лучше никогда не встречаться.

– Вот как.

Пусть кто-нибудь другой обгоняет. Адриа был не способен объехать медленный грузовик с йогуртами – главным образом потому, что глаза ему застили слезы, а там не предусмотрено дворников.

– Мне очень жаль, но так будет лучше. Для нас обоих.

– Я не буду настаивать… Постараюсь не настаивать… Но мне хотелось бы увидеть твоих родителей. И твоего брата.

– Моя мать похожа на твою. Я не хочу ее ни к чему принуждать. У нее слишком много шрамов на сердце.

Voilà [291]: на уровне Моли-де‑Бланкафорт грузовик с йогуртами свернул в сторону Гарриги, и Адриа почувствовал себя так, будто бы это он сам обогнал его. Сара продолжила:

– Мы с тобой должны жить своей жизнью. Если ты хочешь жить вместе со мной, не открывай эту шкатулку. Это ящик Пандоры.

– Как в сказке о Синей Бороде. В садах деревья ломятся от фруктов, но в доме есть запертая на ключ комната, куда нельзя заходить.

– Да, что-то наподобие. Как запретный плод. Ты справишься?

– Да, Сара, – уж не знаю в который раз соврал я. Моей задачей было не дать тебе снова сбежать.

На кафедре на четырех преподавателей было три стола. Своего стола не было у Адриа: он отказался от него в первый день, потому что не представлял себе, как можно работать вне дома. У него было место, где оставить портфель, и шкафчик. Однако стол был ему нужен, и он признавал, что поторопился с отказом. Поэтому, когда у Льописа был выходной, Адриа сидел за его столом.

Он вошел, исполненный решимости. Но Льопис сидел за своим столом и то ли вычитывал какую-то корректуру, то ли еще что-то. Лаура сидела на своем месте; она подняла голову. Адриа застыл как вкопанный. Никто ничего не сказал. Льопис осторожно поднял взгляд, посмотрел на них, сказал, что пойдет выпить кофе, и благоразумно исчез с поля битвы. Я сел на стул Льописа – прямо перед Лаурой и ее пишущей машинкой.

– Я должен тебе кое-что объяснить.

– Ты – объяснить?

Саркастический тон Лауры не обещал легкой беседы.

– Ты не хочешь поговорить?

– Ну, знаешь… Вот уже несколько месяцев ты не отвечаешь на телефонные звонки, избегаешь встреч со мной, а если это все же случается, говоришь – мне сейчас некогда, я сейчас не могу…

Оба помолчали.

– Что я могу сказать? Видимо, это просто подарок судьбы, что ты сегодня заявился, – добавила Лаура тем же тоном; она была задета.

Взгляды искоса, неловкость. Лаура отодвинула свою «оливетти», словно машинка, стоя между ними, мешала разговору, и решительно, как человек, готовый ко всему, сказала:

– У тебя есть другая – так?

– Нет.

Разберемся: с чем я сам в себе никогда не мог свыкнуться, так это с тем, что я абсолютно не способен взять быка за рога. Самое большее – я могу взять его за хвост, но тогда я обречен получить смертельный удар копытом в грудь. Наверное, я никогда этому не научусь, потому что даже в тот момент я сказал: нет, нет, нет, с чего ты взяла, Лаура? У меня никого нет… Это я – короче говоря, я сам решил…

– Ты смешон.

– Не оскорбляй меня, – сказал Адриа.

– «Ты смешон» – это не оскорбление.

Она встала, уже не вполне себя контролируя:

– Да скажи ты наконец правду, чтоб тебя! Скажи, что не любишь меня!

– Я тебя не люблю, – сказал Адриа как раз в ту секунду, когда Парера открыла дверь, а Лаура разрыдалась. А когда Лаура говорила: ну ты и сукин сын! какой же ты сукин сын! что за сукин сын! – Парера уже закрыла дверь, и они снова остались наедине.

– Ты меня использовал, как носовой платок.

– Да. Извини.

– Да пошел ты!

Адриа вышел из кабинета. Облокотившись на перила, отделявшие галерею от внутреннего двора, Парера коротала время за сигареткой – может быть, обдумывая, на чью сторону встать, хотя она и не знала подробностей. Он прошел мимо нее, не осмелившись сказать ни слова, даже не поблагодарив за деликатность.

Дома Сара посмотрела на него с удивлением, как будто разговор с Лаурой и вызванное им неудовольствие прилипли к его одежде или запачкали лицо, но ничего не сказала. Я уверен – ты все поняла, но догадалась скрыть это. И когда ты начала: я должна тебе кое-что сказать, – Адриа уже предвидел новую бурю, но вместо того, чтобы дать ему понять, что ты все знаешь, ты сказала: я думаю, нам нужно найти новую булочную, а то этот хлеб как резина. Тебе не кажется?

До того дня, когда прозвенел звонок и Сара вполголоса поговорила по телефону в столовой; заглянув в комнату, я увидел, что она молча плачет, повесив трубку и забыв снять руку с телефона.

– Что случилось? – Молчание. – Сара!

Она посмотрела на него отсутствующим взглядом. Отдернула руку от телефона, словно обожглась:

– Мама умерла.

Боже мой. Не знаю почему, но мне вспомнился тот день, когда отец сказал: в этом доме набралось уже слишком много сокровищ, – а мне послышалось: пролилось слишком много крови. Я был уже давно взрослый, но мне все равно было трудно признать, что жизнь существует за счет смерти.