Жауме Кабре - Я исповедуюсь

– Мне все равно, что Мак будет делать со скрипкой. Признаюсь, в данном случае меня интересовали только деньги.

– Я заявлю на вас в полицию, – сказал Бернат, глядя ему в глаза с неистовой злобой. – И не думайте, что от меня можно откупиться.

Тито не спеша прожевал, вытер губы салфеткой, сделал небольшой глоток вина и улыбнулся:

– Откупиться? Мне? От вас? – Он презрительно причмокнул губами. – Я и ломаного гроша не дам за ваше молчание.

– А я бы от вас ничего и не взял. Я это делаю в память о моем друге.

– Я вам не советую много говорить об этом, сеньор Пленса.

– А вас раздражает, что я не изменяю принципам?

– Ну что вы! Быть принципиальным так прекрасно! Но вам следует знать, что я знаю то, что мне следует знать.

Бернат посмотрел ему в глаза. Тито снова улыбнулся и сказал:

– Я тоже не сидел сложа руки.

– Я вас не понимаю.

– Вот уже месяц, как ваш издатель готовит к выходу вашу новую книгу.

– Боюсь, что вы тут ни при чем.

– Как же ни при чем! Ведь я в ней фигурирую. Под другим именем и как второстепенный персонаж, но фигурирую.

– Откуда вам известно, что…

Тито Карбонель придвинулся поближе к Бернату, чтобы их лица оказались совсем рядом, и спросил: это роман или автобиография? Если ее написал дядя Адриано, то автобиография, если вы – то роман. Я так понял, что там почти ничего не переделано… Жаль, что вы изменили все имена. Будет сложно понять, кто есть кто. Ведь единственный, кому вы оставили его собственное имя, – это Адриа. Любопытно. Но поскольку вы имели наглость присвоить себе весь текст, мы должны признать, что это роман. И он погрустнел, словно расстроился.

– Выходит, что все мы – придуманные. Даже я! – Он ощупал себя, помотал головой. – Что я могу вам на это сказать? Меня это злит…

Он положил салфетку на стол и сказал неожиданно серьезным тоном:

– В общем, не вам говорить мне о принципах…

У Берната кусок трески застрял в горле и во рту пересохло. Он услышал, как Тито говорит: я получил половину стоимости скрипки, а вы присвоили себе всю рукопись от начала и до конца. Всю жизнь дяди Адриано от начала и до конца.

Тито Карбонель отодвинулся вместе со стулом назад, внимательно наблюдая за Бернатом. И продолжал:

– Я знаю, что книга, которая выйдет под вашим именем, должна появиться через пару месяцев. Вам решать, устроим ли мы пресс-конференцию или оставим все как есть.

И Тито развел руками, приглашая Берната принять решение. Так как Бернат даже не пошевелился, он спросил:

– Хотите десерт? – И, щелкнув пальцами в сторону официанта, добавил: – Тут делают потрясающий флан.

Бернат вошел в палату номер cinquantaquattro как раз в тот момент, когда Вилсон завязывал шнурки на новых кроссовках Адриа, сидевшего в инвалидном кресле.

– Смотрите, какой он у нас красавец!

– Еще какой красавец! Спасибо, Вилсон. Здравствуй, Адриа.

Адриа их как будто не слышал. Казалось, он улыбается. В палате ничего не изменилось, хотя Бернат очень давно здесь не был.

– Вот что я тебе принес.

И Бернат протянул ему толстую книгу. Адриа взял ее с некоторым страхом и посмотрел на Берната, не зная толком, что с ней делать.

– Это я написал, – сказал Бернат. – Она еще пахнет типографской краской.

– О, как хорошо, – произнес Адриа.

– Можешь оставить ее себе. Прости меня, прости меня, прости.

Адриа, видя, что незнакомец потупил голову и вот-вот расплачется, расплакался сам.

– Это я виноват?

– Нет, ну что ты… Я плачу из-за… есть причины.

– Простите. – Адриа посмотрел на него с беспокойством. – Ну не плачьте, пожалуйста.

Бернат достал из кармана чехол для компакт-диска, вынул из него диск и поставил в музыкальный центр. Взял за руки Адриа и сказал: послушай, Адриа, это твоя скрипка. Прокофьев. Второй концерт. Раздались рыдания, которые Джошуа Мак извлекал из Сториони Адриа. Так Бернат с Адриа просидели двадцать семь минут: взявшись за руки, слушая аплодисменты и все шумы прямой записи из концертного зала.

– Я дарю тебе этот диск. Скажи Вилсону, что он твой.

– Вилсон!

– Нет, не сейчас. Я сам ему скажу.

– Вилсон! – настойчиво повторил Адриа.

Словно карауля под дверью, Вилсон тут же заглянул в палату:

– В чем дело? У тебя все в порядке?

– Да, просто… я тут принес ему диск и книгу. Я их оставлю.

– Я хочу спать.

– Золотой мой, ты ведь только что встал.

– Я хочу по-большому.

– Ох ты боже мой! – И Вилсон повернулся к Бернату. – Вы не подождете? Всего пять минут.

Бернат вышел в коридор, захватив книгу. Он вышел на террасу и полистал ее. Рядом с ним легла чья-то тень.

– Вот хорошо! – Доктор Вальс указывал на книгу. – Это ведь его, да?

– Я вам ее…

– Ой, – прервал его Вальс, – у меня нет времени читать. – И почти с угрозой сказал: – Но я даю вам слово, что когда-нибудь ее обязательно прочитаю. – И добавил шутливо: – Я ничего не смыслю в литературе, но обещаю быть суровым критиком.

С этой стороны нам ничего не грозит, подумал Бернат, глядя вслед уходящему доктору Вальсу. Зазвонил мобильник. Бернат отошел подальше в угол террасы – в клинике не разрешалось пользоваться мобильными телефонами.

– Я слушаю.

– Ты где?

– В больнице.

– Хочешь, я туда приеду?

– Нет-нет, – сказал он, быть может, чересчур поспешно. – В два я буду у тебя.

– Ты правда не хочешь, чтобы я приехала?

– Нет, нет, правда, не стоит.

– Бернат!

– Что?

– Я горжусь тобой.

– Я… Почему?

– Я только что дочитала книгу. Тебе удалось передать, насколько я могу судить, то, как жил и чувствовал твой друг…

– Ну-у… спасибо! Большое спасибо! – И, спохватившись: – В два я буду у тебя.

– Я без тебя не буду ставить рис.

– Отлично, Ксения. Я больше не могу говорить.

– Поцелуй его за меня.

В то же мгновение, когда он закончил разговор и, потрясенный, размышлял о невероятной форме бутылки Клейна [420] , Вилсон выкатил Адриа в инвалидном кресле на террасу. Адриа приложил ко лбу руку козырьком, как будто светило яркое солнце.

– Привет, – сказал Бернат. И обратился к Вилсону: – Я отвезу его в уголок с глициниями.

Вилсон пожал плечами, и Бернат повез Адриа к глициниям. Оттуда виднелся большой кусок Барселоны, а за ним море. Скульптура Клейна. Бернат сел, открыл книгу на последних страницах. И начал читать: столько времени прошло с тех пор, как я это пережил… Столько времени утекло с тех пор, как я это написал… Сегодня – другой день. Сегодня – это завтра.