Жауме Кабре - Я исповедуюсь

Концерт в Париже был хитрым материнским трюком, придуманный, чтобы заставить меня продолжать заниматься на скрипке. Но она и представить не могла, как эта поездка переменит мою жизнь. В Париже я познакомился с тобой. Спасибо маминой хитрости. Все случилось не в концертном зале, а до него, во время нашего полусекретного бегства с сеньором Кастельсом. В кафе «Конде». Ему нужно было встретиться со своей сестрой. А та пришла с племянницей. То есть с тобой.

– Сага Волтес-Эпштейн.

– Адриа Ардевол-и‑Боск.

– Я рисую.

– А я – читаю.

– Разве ты не скрипач?

– Нет.

Она рассмеялась – и небесные врата распахнулись в кафе «Конде». Твоя родня увлеченно беседовала о своих делах и не обращала на нас никакого внимания.

– Только не приходи на концерт, пожалуйста! – умолял я.

И впервые я был искренен, когда шепотом добавил: я просто умираю от страха. И что мне больше всего понравилось в тебе – ты не пришла на концерт. После этого я не мог не влюбиться в тебя. Кажется, я никогда не говорил тебе об этом.

Концерт прошел хорошо. Адриа играл спокойно, не нервничал, потому что знал, что никого из сидящих в зале людей больше никогда в жизни не увидит. Маэстро Кастельс оказался превосходным партнером – несколько раз, когда я начинал сбиваться, он деликатнейшим образом выводил меня из затруднений. Адриа даже подумал, что с ним можно играть настоящую музыку.

Уже лет тридцать или сорок, как мы знакомы с тобой. С человеком, который осветил всю мою жизнь. И которого я оплакиваю самыми горькими слезами. Девочка с двумя темными косичками, которая говорила по-каталански с французским акцентом, словно я не покидал Русильон. Сара Волтес-Эпштейн, которая внезапно вошла в мою жизнь и по которой я теперь всегда тоскую. Двадцатого сентября тысяча девятьсот шестьдесят какого-то года. После короткой нашей встречи в кафе «Конде» прошло еще два года, прежде чем мы встретились снова. И вновь случайно. На концерте.

Итак, Ксения стояла перед ним и сказала: с удовольствием.

Бернат смотрел в ее темные глаза. Так гармонирующие с темнотой ночи. В качестве ответа он произнес: хорошо, поднимемся в квартиру. Там можно спокойно поговорить. Ксения. Вот уже несколько месяцев Бернат и Текла вели бракоразводный процесс – трудоемкий и отнимавший много сил у обеих сторон. И все ради того, чтобы оформить их разрыв – шумный, травматичный, бессмысленный, болезненный, полный злости и жадности (даже в мелочах). Особенно с ее стороны. Как я только мог заинтересоваться такой стервой. А уж тем более жить. А Текла рассказывала, что последние месяцы их совместной жизни были настоящим адом, потому что Бернат целыми днями занимался только своей персоной, нет-нет, поймите меня: все всегда только для него, лишь его дела важны, все зависит от того, как прошел концерт, от критиков, которые с каждым днем становятся все глупее, посмотри, они ничего не написали про наше прекрасное исполнение; от того, надежно ли заперта скрипка или не стоит ли поменять сейф, потому что скрипка – самое дорогое в этом доме, слышишь, Текла? запомни это как следует! но больше всего меня ранило его отношение к Льуренсу – без тени любви и понимания. Вот этого я уже совсем не могла вынести. Тут и произошел окончательный разрыв. Вплоть до того сокрушительного удара и решения суда через несколько месяцев. Ужасный эгоист, вообразивший себя великим артистом, а на самом деле – нищий идиот, который только пиликает на скрипке да бьет баклуши, потому что мнит себя лучшим писателем в мире. Болван, совавший мне свою писанину со словами: прочти и скажи, что ты об этом думаешь. И горе мне, если скажу что-то против шерсти, потому что я, конечно, абсолютно не права и единственный, кто его понимает, – он сам.

– Я не знала, что он пишет.

– А никто не знал. Даже его издатель. Дерьмо он, а не писатель. Тошнотворный, претенциозный. Сама не пойму, как могла заинтересоваться таким типом, как он. И жить с ним.

– А почему ты перестала играть на фортепиано?

– Я и сама не заметила, как это вышло. Отчасти…

– Бернат же не бросил скрипку.

– Я бросила фортепиано, потому что главной в нашем доме была карьера Берната. С самого начала. Еще до рождения Льуренса.

– Обычное дело.

– Не лезь ко мне со своим феминизмом, я говорю с тобой как с подругой. Не подкалывай меня, договорились?

– Но ты не думаешь, что в вашем возрасте развод – это…

– Ну а что? Если ты слишком молод, то ты слишком молод. Если ты слишком старый, то – слишком старый. Да и не старые мы вовсе. У меня целая жизнь впереди. По крайней мере, полжизни, так?

– Ты слишком взвинчена.

Это объяснимо: в этом процессе развода и раздела, где все было заранее просчитано, Бернат среди прочего потребовал, чтобы квартиру она оставила ему. Вместо ответа она взяла его скрипку и выбросила в окно. Уже спустя пару часов она получила заявление мужа о нанесении серьезного вреда имуществу и побежала к своему адвокату, а тот выбранил ее, словно ребенка: это не игрушки, сеньора Пленса. Все очень серьезно. Если вы хотите, я возьмусь за это дело, но вы должны будете следовать моим рекомендациям.

– Да если я еще раз увижу эту долбаную скрипку, то снова выброшу в окно – и пусть меня сажают.

– Так мы не договоримся. Вы хотите, чтобы я вел ваше дело?

– Естественно, за этим я и пришла!

– Что ж, вы можете ругаться с ним, ненавидеть его и даже бросать тарелки в его голову. Тарелки – но не скрипку! Это очень серьезная ошибка!

– Я хотела сделать ему больно.

– И вам это удалось. Причем самым идиотским образом, извините за прямоту.

И он изложил стратегию защиты, которой она должна была следовать.

– А сейчас я рассказываю о всех своих бедах, потому что ты моя лучшая подруга.

– Плачь, не стесняйся, дорогая. И тебе станет легче. Я знаю.

– Судья – женщина – приняла во внимание все ее доводы. Только подумай: как несправедливо бывает правосудие! Ей всего лишь вчинили штраф за повреждение скрипки. Она его не заплатила и платить не собирается. А инструмент четыре месяца лечили на улице Баге, но, мне кажется, он все равно звучит не так, как прежде.

– Хороший инструмент?

– Еще бы! Французская скрипка конца девятнадцатого века из Мирекура. Тувенель! [141]

– Почему ты не потребуешь, чтобы она выплатила тебе штраф?

– Не хочу больше ничего слышать о Текле. Сейчас я ненавижу ее каждой клеткой. К тому же она настроила против меня сына. Это почти так же непростительно, как уничтожение скрипки.

Молчание.

– Я хотел сказать наоборот.

– Я тебя понимаю.

Иногда в больших городах попадаются улочки, на которых в ночной тишине шаги отдаются гулким эхом. И тогда кажется, что вернулись прежние времена, когда нас было немного, все друг друга знали и приветствовали при встрече. В ту эпоху, когда Барселона ночью тоже засыпала. Бернат и Ксения шли по переулку Перманьер – пустынному, словно из другого мира. Они слышали лишь свои шаги. Ксения была на каблуках. И вообще при всем параде. Разодетая, хотя встретились они почти случайно. Стук каблуков отдавался в ночи ее глаз. Она красива без всяких причин.