Даниэль Пайснер - В темноте

«Мелек, мне страшно».

А потом представляла, что Мелек берет меня за руку, гладит по голове и говорит:

«Все будет хорошо».

Он повторял это снова и снова, но я не верила даже ему.

Соху с Вроблевским очень расстроила смерть дяди Кубы. Куба им нравился. Мало того, он был частью нашей семьи, которую Соха обещал спасти. Мы все поговорили, что Кубе, наверно, было на роду написано утонуть в Пельтеве, потому что он уже два раза падал в реку и спасался только стараниями папы. Но пришел момент, когда папы не было рядом, и численность нашей группы сократилась до 20 человек.

Смерть Кубы показалась дурным предзнаменованием не мне одной. Вскоре после этого случая две девушки, с которыми наша семья так и не успела познакомиться, попросили Соху вывести их из канализации. Они больше не могли жить в таких условиях, а теперь еще и боялись, что их тоже постигнет участь дяди Кубы. Они сказали, что попытают счастья на поверхности. В результате Соха с Вроблевским отвели их к канализационному люку, через который можно было незаметно подняться в город. Девушки надеялись покинуть Львов, но немцы поймали и расстреляли их почти сразу же после того, как они выбрались из канализации.

Это не остановило трех молодых парней. Они тоже попросили Соху с Вроблевским вывести их в город, намереваясь уйти в лес к партизанам. Они сказали, что больше ни дня не останутся в подземной тюрьме. Их тоже арестовали и убили сразу же, как только они поднялись в город.

Соха рассказал о случившемся с горечью в голосе. Ему было больно видеть, что его старания приводят к таким результатам. Мы были группой вконец отчаявшихся евреев, связанных обстоятельствами и… надеждой на спасение. Однако теперь нас осталось всего 15, и моим родителям оставалось только верить, что эти трагические события заставят недовольных – Вайсса, Вайнберга и братьев Оренбахов – прекратить смуту. Никакой власти над подземным сообществом у них уже не было, но они продолжали ныть, жаловаться и втихаря придумывать собственные планы побега. Однако они не осмеливались просить Соху показать им дорогу наверх, зная, что он им не доверяет. Возможно, Соха и сам скорее пристрелил бы их, чем позволил подняться в город, где они могли бы выдать наше местоположение и наших спасителей.

В подземельях у меня очень обострился слух. В первые дни пребывания здесь я совсем не разбирала, о чем шепчутся взрослые на противоположном конце комнаты. Теперь же, всего через несколько недель, я слышала, как Вайсс говорит со своими приятелями о свежих ягодах. Они стали часто фантазировать о том, как хорошо бы подышать свежим воздухом и поесть ягод. Они говорили об этом почти все время, но только между собой и не так, чтобы казалось, что они готовы прямо сейчас отправиться по ягоды. Для них эти ягоды стали своеобразной мечтой, идеалом свободы.

А потом мы проснулись как-то утром, а ни Вайсса, ни Вайнберга, ни Ицека Оренбаха с нами уже не было. Хаскиль Оренбах почему-то остался. Может, он посчитал, что у него будет больше шансов выжить под защитой наших спасителей. Но остальные трое тихонько выскользнули из бункера, пока все спали. Больше мы о них никогда не слышали. Вайсс второй раз бросил своих близких, теперь уже мать, которую мы звали бабулей , и молодую Галину. Вайнберг бросил свою беременную жену Геню (правда, он мог и не знать о ее беременности). Ицек Оренбах бросил своего брата Хаскиля.

Трудно сказать, знали ли о готовящемся побеге бабуля и Вайнбергова . Скорее всего, из всей группы в курсе их планов был только Хаскиль. Мой папа ломал голову, как сказать об этом Сохе. Он даже представил себе, что Сохе с Вроблевским придется броситься в погоню за Вайссом и его приятелями, чтобы те не успели вылезти и сообщить немцам, где мы прячемся. Но пришедший вскоре Соха сказал нам, что трое мужчин были убиты при попытке выбраться из канализационного колодца…

Все посчитали, что это даже к лучшему. Плохо было то, что теперь нас осталось всего 12, а значит, нам будет труднее переносить лишения.

Несколько следующих дней после побега наших вечно недовольных компаньонов и гибели дяди Кубы мы приводили свою жизнь в норму, но потом на нас свалились новые неприятности. Конечно, термин «норма», я использую скорее условно, но все относительно. Под нормой я имею в виду определенный порядок, правила, режим дня, потому что только благодаря этим правилам мы еще могли чувствовать себя цивилизованными людьми. Именно в повседневной рутине мы находили силы продолжать жить.

Итак, на второй неделе июля 1943 года, почти через шесть недель после того, как мы оказались под церковью Марии Снежной, папа вернулся из похода за водой в насквозь мокрых ботинках. Ничего удивительного – мужчины всегда возвращались вымокшими до нитки и настолько грязными, что им даже не хотелось думать о том, из чего состоят эти вонючие сточные воды. По возвращении в убежище отец всегда выливал воду из ботинок. Это тоже было частью повседневной рутины, хотя иногда заканчивалось неприятными сюрпризами. Однажды отец потерял таким образом драгоценный камень. Он клал камни между пальцев ног и приклеивал их липкой лентой, но в тот раз лента отвалилась, и камень упал в реку, когда он снял ботинок. Для нас это была катастрофа: камень стоил несколько месяцев жизни под землей. Но в этот день отца беспокоили не драгоценные камни, а то, что у него насквозь промокли ботинки.

Сезон дождей уже подходил к концу, но в трубах еще оставалось много воды. Сейчас было уже не так опасно, как в те времена, когда по каналам периодически проносились бурные потоки, один из которых унес дядю Кубу, но передвигаться в жидкой грязи было все же трудно и неудобно. Мокрые ботинки грозили появлением натертостей, вылечить которые в подземелье будет сложно, кроме того, они страшно воняли, и в них было просто неудобно ходить. Так что папа повесил их на железную лестницу, ведущую к люку колодца, где мы обычно развешивали на просушку одежду. Папа привязал ботинки к лестнице шнурками – под слабый поток свежего воздуха, поступающего через люк.

Из-за этого мы чуть не погибли! В тот самый день незапланированную инспекцию этого колодца провел работник, не входивший в бригаду Сохи. В гетто случилось очередное маленькое восстание, и немцы посчитали, что устроившие его евреи скрылись в канализационных тоннелях. Гестаповцы устроили облаву с участием работников канализационной сети. Над нашими головами раздался лязг, кто-то открыл крышку люка и заглянул в наше убежище. Мы помертвели от ужаса и, кажется, перестали дышать. Теперь нас оставалось всего 12, и бесшумно застыть в темном углу комнаты нам всем было легче, чем раньше, но мы все равно старались не издавать ни малейшего звука!