Анар - Цейтнот

Мюрсал. Этот, напротив, ни в чем не будет противоречить. Как работник — тоже неплохой. Конечно, до Сабира ему далеко, и даже до Мир-Исмаила далеко, тем не менее работать может. Но… Было одно серьезное «но», которого он не мог не учитывать. Мюрсал — приветливый, добродушный сангвиник, внешне со всеми в хороших отношениях, со всеми вежливый, обходительный; однако не было ни одного сотрудника в управлении, включая и Фуада, про которого Мюрсал не знал бы чего-нибудь более или менее компрометирующего, такого, что хотя бы чуть-чуть не бросало на человека тень, такого, что человеку не хотелось бы раз и навсегда забыть. Жизнь есть жизнь: кто не оступался? Правда, свою осведомленность Мюрсал никогда нигде не афишировал, на собраниях никого не обличал, ни у кого за спиной не сплетничал. Но стоило лишь кому-нибудь хоть легонько наступить Мюрсалу на мозоль, как он, извернувшись змеей, мгновенно жалил незадачливого обидчика, да так, что тот надолго оказывался в шоке.

Однажды Фуад распек Мюрсала за что-то, накричал. Мюрсал, оправдываясь, ухитрился тонко, мастерски напомнить Фуаду та-ко-е! Выяснилось, что он в курсе и того неудачливого протеста его отца Курбана-киши, и некоторых деталей биографии Шовкю, в том числе злополучного «дорожного происшествия». Туманным намеком Мюрсал дал Фуаду понять, что знает и про историю с Фуадом Салахлы, и даже про Асю, то есть осведомлен о событиях двадцатилетней давности. Фуад прямо-таки опешил, хотя виду, разумеется, не подал. Выходит, этот всегда вежливо улыбающийся, участливо спрашивающий о самочувствии человек солидно вооружен против всех, и против него, Фуада, тоже — так, на всякий случай. Впрочем, Мюрсал отнюдь не бравировал своей осведомленностью, на рожон не лез. Он деликатно дал понять Фуаду, что если к нему, Мюрсалу, не будут приставать, то и он никогда никому не сделает никаких пакостей. Фуад тоже был не лыком шит: осторожно, исподволь, используя свои источники и каналы, собрал компрометирующие Мюрсала сведения и сделал так, чтобы Мюрсалу это стало известно. «Пусть, по крайней мере, знает, — рассуждал Фуад, — что соотношение сил не дает ему преимущества. Как говорится, достигнуто равновесие — баш на баш».

Так кого же он будет рекомендовать? Кого ему выбрать? Сабира? Мир-Исмаила? Мюрсала? Вопрос серьезный.

«Надо найти свободную минутку, обстоятельно все продумать, все взвесить и решить!»

Ахмед Назар сказал:

— Хорошо, закончили. Через полчаса я должен быть в Совете Министров. Фуад, ты у себя?

— Сейчас у меня будет летучка. Затем я еду в аэропорт. Поручение райкома: встретить делегацию из ГДР. В четыре — похороны.

— Да, да… — Ахмед Назар вздохнул, покачал головой. — Бедный Салахлы! Редко мы с ним виделись, но… действительно был благородный, честный человек.

— Вы тоже будете на похоронах, Ахмед-муаллим?

— Постараюсь. В четыре, говоришь? Мда, эх-хе-хе… А вечером открытие? Ты выступишь?

— Да.

Они внимательно посмотрели в глаза друг другу. Первым отвел взгляд Ахмед Назар. Кроме них, никто из присутствующих не понял тайного смысла этого диалога: «Ты выступишь?» — «Да».

Вечером должно было состояться открытие выставки архитектурных проектов. Выставка называлась: «Баку сегодня и завтра». На торжественном собрании, естественно, должен был выступить начальник, но три дня назад им позвонили (и Ахмеду Назару, и Фуаду) и сказали, что желательно, чтобы выступил Мехтиев. Оба догадались, что это значит. Судьба Ахмеда Назара была решена. Выставка, посвященная перспективному планированию городского строительства, — весьма ответственное мероприятие, поэтому посчитали целесообразным, чтобы слово на открытии сказал не «почти бывший», а будущий глава управления.

Шовкю, узнав об этом, вызвал Фуада к себе.

— Ты понимаешь, что это значит? Все там будут. Все! — Он многозначительно помолчал. — Это твое последнее испытание перед назначением на должность. Вопрос, разумеется, решен, но ты ведь знаешь: одно неудачное слово, одно неудачное выражение могут все изменить. Не думай, что Ахмед Назар — так, простачок. Старый волк. Лезет вон из кожи, нажал на все кнопки, не брезгует никакими средствами, чтобы удержаться. Само собой, ничего у него не выйдет, мы тоже не сидим сложа руки, тем не менее и от твоего выступления многое зависит. Ты должен так выступить, чтобы ни у кого в душе не осталось ни малейшего сомнения, чтобы каждый понял: место — твое!

Фуад ничего не сказал Шовкю, только улыбнулся. Он сам хорошо понимал значение этого выступления на мероприятии, проводимом на столь высоком уровне.

Все разошлись. В кабинете остались Ахмед Назар и Фуад.

«Самый подходящий момент, — подумал Фуад. — Удобнее случая не будет. С этим делом нельзя больше тянуть».

Словом, была у него просьба к Ахмеду Назару. Личная. Точнее говоря, он хотел, чтобы Ахмед Назарович до своего ухода помог ему в одном деле. Именно он, только он — Ахмед Назарович! — должен был приложить руку к этому делу. Фуад хотел построить гараж по соседству с домом. Было место. Было разрешение на застройку. Нужны были строительные материалы. Фуад хотел приобрести их на складе одного СМУ до того, как его назначат на новую должность. Сейчас Ахмед Назар мог помочь ему в два счета — тихо, без шума, без огласки.

«С поганой овцы хоть шерсти клок».

Фуад знал, как улаживать подобные личные дела с начальством. Помогали мудрые советы Шовкю. В свое время тесть объяснил ему: «Представь себе такую ситуацию: есть начальник, есть подчиненный; подчиненному надо решить какой-то личный вопрос, и все зависит от начальника. Подчиненный идет к нему на прием. Но кроме личного вопроса у подчиненного есть еще и служебный вопрос, который тоже требует решения. Как поступит человек неискушенный, неумелый? Он начнет со служебного вопроса. Будет говорить с жаром, страстно, заливаться соловьем: мол, смотрите, какой я общественник, какой я хороший, и так далее, затем, под конец разговора, смущаясь и заикаясь, обратится с личной просьбой. И просьба-то — тьфу, чепуха какая-нибудь. Так сделает человек неопытный. Так делать нельзя. Почему? Да потому что, как только он изложит начальнику свою пустяковую просьбу, начальник подумает: „Ага, друг, ты вот зачем пришел ко мне. Общественное дело для тебя только повод, предлог, — ты о себе печешься“. А теперь смотри, как поступит человек мудрый. Он смело, мужественно начнет с личного вопроса. Чего стесняться? Зачем лицемерить? Это — жизнь. У всех есть свои проблемы, то нужно, это нужно: одному — жилье, другому — машина, третьему — дача, четвертому — телефон, или пианино, или мебель, и так далее. Так вот, умный человек сначала обратится с личной просьбой, а затем скажет: „Впрочем, это не главное, это все мелочь. Получится — получится, не получится — бог с ним, я к вам пришел, в сущности, не за этим“. И тут он переходит к серьезным общественным делам, говорит страстно, с жаром. Ты понимаешь? Совсем другое впечатление. Начальник думает: „Человек есть человек, жизнь есть жизнь. Он пришел ко мне по личному делу, — вполне понятно, но ведь заботит-то его не столько личное, сколько общественное, наше, общее, об интересах народа думает…“»