Артемий Ульянов - Записки санитара морга

Не помню, чтоб о чем-то думал тогда. Разве что несколько каких-нибудь сиюсекундных мыслишек, рожденных лишь для того, чтобы сразу сдохнуть. Думать глубже не хотелось, да и не моглось. Просто сидел, совершенно неподвижно застыв в одной позе, словно ангел недеяния обратил на меня свой взор.

Да и само отделение замерло. Не было слышно привычного потрескивания реек подвесного потолка, угомонилась занудная неоновая лампа, трещащая где-то в конце коридора. Мертвецкая 4-й клиники походила на безмолвный гранитный монолит, глухой и обездвиженный. Время шло, а необычная тишина все никак не выпускала из рук власть над двумя этажами кабинетов и санитаром. Казалось, еще немного, буквально какие-то минуты, и она пройдет точку невозвращения, после которой ни в патанатомии, ни в моей жизни уже никогда ничего не произойдет.

Но… магия таких моментов хрупка. И как бы величественны они ни были, их с легкостью рушит какая-нибудь бытовая ерунда, банальная и неуместная. В тот вечер это был телефонный звонок.

Когда край звуковой волны, летящий по отделению быстрее коммерческого авиарейса, коснулся меня, я вздрогнул всем телом, как это бывает во сне, шепотом вскрикнув «ой, блин». Нехотя встав, пошел к внутреннему телефону, приговаривая «хоть бы пару минут еще».

– Патанатомия, слушаю…

– Д-д-д-о-о-брый вече-е-е-р, – сказала трубка женским голосом, сильно заикаясь.

– Добрый, – оптимистично согласился я.

– П-п-риезжайт-те к на-ам, первое т-т-терапевтическо-о-о-е отделение.

– Приеду, конечно. Минут через 20 ждите.

– Д-двадцать? Так до-олго?

– Погодите, у вас ведь труп?

– Да, т-труп, да…

– Мертвый человек то есть… А зачем тогда спешить? Все уже…

– В-вот имен-н-н-но – ме-ертвый. Это же ужа-а-ас-но…

– А, в этом смысле… Если ужасно, тогда буду через 15.

«Вот она – разница восприятия, – подумал я, кладя трубку. – Беда с этой терапией. Как ни придешь, среди сестер траур такой, что вместе с ними поплакать хочется».

– Ну, поехали забирать… Труп, если мертвый, это не ужасно. Вот когда живой – другое дело… – тихонько бубнил, закатывая «кроватофалк» в лифт.

Через пятнадцать минут, как и обещал, нажал на звонок служебной двери 1-й терапии. Сперва за ней послышалась взволнованная перекличка женских голосов, а затем и торопливые шаги. В широком проеме раскрытой двустворчатой двери, готовой впустить в терапию скорбную кровать на колесах, стояла толстенькая сестра, в белом халате, гольфах и синих резиновых тапках. Щекастая, рябая, с двумя косичками, она сильно походила на первоклашку, отчего ее истинный возраст ускользал от беглого взгляда.

– Да, да, проходите, – немного растерянно затараторила она. – В смысле, проезжайте…

– Привет, – кивнул я, въезжая фальшивой кроватью на чистый блестящий линолеум отделения. – Показывайте, где ваш ужасный труп…

– Почему это ужасный? Не ужасный, нет, такой классный был дядечка, Сергей Валентинович… Все нам какие-то конфеты пихал, комплименты говорил… – ответила она, дрогнув голосом на «конфетах». И мы поехали мимо врачебных и процедурных кабинетов в дальнюю карантинную палату.

– А кто мне звонил? Девушка очень сильно заикалась…

– А, так это Нинка. Недавно у нас, новенькая. Обычно она совсем чуть-чуть заикается, даже и не заметно почти.

– Не сказал бы…

– Так это от волнения. У нее первый раз покойник… Хорошая девчонка, но трусиха немного. Она в морг даже звонить боялась.

– А зачем тогда звонила-то? Больше некому было?

– Да мы ее заставили – чтоб страх преодолеть.

– Ну и как? Преодолела?

– Не знаю, наверное… Это у нее пройдет, – уверенно сказала медсестра, наслаждаясь ролью старшего наставника. – Вот сюда, – показала она на дверь палаты.

Там, лежа на кровати, меня ждал высокий худой мужчина с большой лысой головой, крупными чертами лица и сильно выраженными надбровными дугами. Его массивный подбородок был задран вверх и подвязан бинтом, словно у него болели зубы. Сестры частенько делали нашим госпитальным постояльцам такие повязки. Как они объясняли, «чтобы рот не открылся».

– Девушки, милые, вот не надо это делать, ведь сколько раз просили… – с ласковой укоризной сказал я, снимая с головы Сергея Валентиновича Фролова бинт. – Следы же остаются…

– Ой, извините, – живо откликнулась сестра. – Не будем.

– Верю, – соврал я, откидывая ненастоящий кроватный верх настоящего катафалка и перекладывая тело в его утробу. Коряво расписавшись в журнале терапевтов, который сестра держала на весу кукольной толстой ручкой, двинулся в обратный путь.

Въехав в гулкое подземелье клиники, мы с Сергеем Валентиновичем наполнили его механическим шелестом резиновых колес, на все лады отражавшимся от сотен метров бетонных стен, полов и подвесных потолков. Проехав метров пятьдесят, не больше, «кроватофалк» дернулся, накренившись вниз и влево.

– Твою мать, колесо накрылось, – сказал я, осмотрев каталку. Попытался тащить ее, но сломанное колесо с мерзким зубным звуком вгрызалось в бетонный пол, отчего «кроватофалк» разворачивало в сторону. До отделения было далеко, метров триста коридора, не меньше. Озадаченно выругавшись, я принялся обдумывать, каким образом доставить бывшего пациента клиники на полку холодильника. Выход был вроде бы очевиден. Привести любую другую каталку или подъемник с поддоном, переложить труп, отвезти его в отделение, а потом вернуться за сломанным «кроватофалком». Но… При таком раскладе каталка с трупом будет некоторое время стоять посреди коридора. И если, не дай бог, на нее наткнется какой-нибудь дежурный терапевт или мент… Будет скандал. Руководство клиники с явной прохладой относилось к коллективу патанатомии и наверняка раздуло бы из мухи слона. Или даже чего побольше.

Покрутив в голове разные варианты, я вдруг понял, что выбора у меня нет. А потому решительно откинув фальшивую кровать, взял труп за руки и потянул на себя. Покойник сел, сказав «кхры-ы-ы» и уронив голову на грудь. Приноровившись, я неуклюже взвалил его на плечо. И ритмично пыхтя быстро потащил труп в отделение. «Если меня сейчас дежурный врач увидит, он, поди, и сказать-то ничего не сможет», – ухмыльнулся я, представив себя со стороны. Усопший мотался в такт моим шагам, издавая гортанные звуки, словно сетуя на неудобства.

С большим трудом, но я все-таки донес его до отделения. С минуту отдышавшись, пошел за сломанным инвентарем. Доперев его в родные пинаты, запер поломку в кладовку. «Работа – дело святое. Но на руках покойников я еще никогда не носил», – подумал я, ухмыльнувшись.

Не успел я толком перевести дух, как внутренний телефон обдал отделение нервозной трелью. Подняв трубку, я собирался произнести дежурное приветствие, но не успел даже начать.