Алиса Ганиева - Салам тебе, Далгат! (сборник)

Действительно, такие моменты есть – не все же выть да ежиться. Есть полусвятая-полуплотская любовь Коры, ее материнское благоговение перед Гришиным талантом. Но затем расставание и с ней, не выдержавшей его мироненавидящую апатию (этот их союз – проекция на союз Мастера и Маргариты), плюс эта множественность имен (то Кора, то Мара, и сам Гриша – то Гриша, то Горя, то Данила-мастер) плюс постоянные ссылки и размышления вокруг «Розы Мира» Д. Андреева дают налет интеллектуальной ирреальности, ненормальности мышления, того, что современным языком можно назвать «глючностью». У всех в повести свои глюки, и у Гриши Андреева – это Роза Мира. А не есть ли это обман, побег от жизни? Да, и Гриша сам это признает, когда говорит Коре: «Нужно писать о жизни, о жизни, о жизни! А ты от нее хочешь спрятаться!»

Между тем не жизнь, а инобытие – лейтмотив «Потусторонников». Мистическим постижением инобытия занимался и постоянно упоминаемый здесь Даниил Андреев, с которым Гриша Андреев себя внутренне связывает («Он и есть Христос! А я – не обретший себя апостол!»). Стремление к верхним брамфатурам, к Шаданакару, вливание в потусторонние процессы, отображающиеся в метаистории, – вот куда должна стремиться Душа человека. Для Гриши Андреева лучшим средством такого перехода кажется физическое истребление, страдание: «Я хотел бы заболеть… сильно-сильно заболеть… или чтобы меня вырвало, и я бы корчился в судорогах над унитазом. После этого, быть может, смогу почувствовать всю “прелесть жизни”».

Многое в повести вызывает тошноту, боль, брезгливость. Симптоматичным при этом является то (отчасти об этом уже говорилось), что герой С. Чередниченко сам пишет прозу. Ведь процесс художественного созидания уже есть обретение смысла бытия (Андре Мальро), а искусство – превращение хаоса и неупорядоченности окружающего мира в гармонию, то есть то, что Аристотель подразумевал под словом «энтелехия». Живущий творчеством живет вдвойне, и поиск, который ведет искусство, помогает ему полюбить этот мир, каким бы он ни был (А. Камю). Однако Грише творчество жить не помогает, и вообще: «Зачем писать? Можно просто надрочить на бумажку, размазать равномерненько и “отдать людям” – любуйтесь, вот вам искусство. Такой вот у меня “художественный метод”».

Развлечение молодежи в «Потусторонниках» – и утонченной, и уличной – полная отдача инстинктам, игра с ними, жертвоприношение телесным желаниям, возведение порока в способ отрешения от всего внешнего, саморазнуздание и тем самым срывание с себя всех масок. Если у Рабле вся эта плотскость была гимном жизни, если у древних народов она смыкалась с божественным и воспевалась в мифах, здесь – это грех без всяких прикрытий, демонстрация собственного бессилия во всём другом, пощечина порядку и здравомыслию.

То же самое в повести Марины Кошкиной «Химеры». Ее герои, еще старшеклассники, пьют, курят, колют вены и идут в ночь бить врагов арматурой. И родители ничего не могут поделать. Скучающий Илья («Вся жизнь – цепочка лишенных смысла действий. И люди – дебилы. Ничего интересного».) и его плотоядная, всем довольная сестра Лиза («Дикий зверь, самка… что еще скажешь?») переезжают в другой город к тете, чтобы начать там новую жизнь и закончить школу. Но через время беспорядочная жизнь возобновляется – Илья связывается с замужней наркоманкой Анечкой и ее друзьями, а Лиза втягивает туда еще и «хорошую девочку», художницу Нелли.

Нелли не может жить без кумира, без влюбленности, словом, без идеальности, но Лиза ей растолковывает, что все мы – животные, и что любви нет, а есть инстинкты, то есть любовь есть только инстинкт. Илья же ищет смысл жизни и, гуляя с новой компанией, все еще дистанцирует себя от них, по сути нелюдей, трупов: «…он еще способен мыслить и хотеть чего-то большего, чем никчемное растительное существование. А они уже нет. Они довольны собой, они довольны дешевой водкой, загаженным клубом, смешанным с мелом героином. Героин – это от слова “герой”».

Эстетика нигилизма заставляет этих детей слишком рано стать черствыми, эгоцентричными гедонистами, для которых каждая минута без наслаждения превращается в муку, в дурные мысли, в неудовлетворенность. И опять возникают онтологические проблемы. «Смерть, – думал Илья. – Она похожа на снежного барса. Она такая же нежная и страшная».

Герои М. Кошкиной, да и С. Чередниченко, недовольны миром и собой, в частности, как чем-то данным и заранее обусловленным всем ходом событий или какой-то высшей субъективной силой. Это слишком детерминистский подход. Не мы ли сами творим себя и свой микрокосм? Не свободен ли человек от рождения в своем выборе себя и мира? То, что имели в виду экзистенционалисты, когда говорили, что наша сущность является прежде существования. Человек ведь сам ответственен за то, чем он является. Если не он, так его родители. Как поступала Анечкина мама с дочерью? Запрещала ей всё до мелочи и громко звала домой со двора. И Анечка нашла приют у опытной подружки, села на иглу, вышла замуж «по залету», родила больного ребенка, а затем изменяла мужу со всеми собутыльниками. В общем, научилась ловить кайф. В этом теперь и заключался смысл и образ ее жизни. Да и многих ее друзей тоже. Кайф, кайф, кайф – это чуть ли не главное и не определяющее слово современной литературы. Все хотят ловить кайф, но все это делают не от хорошей жизни и после принятого ЛСД возвращаются к рутине еще более надломленными. Депрессия и удовольствие каким-то странным образом сплелись в обществе молодых, образовав опасный, не разлагаемый материал.

М. Кошкина, как и С. Чередниченко, реалист. Но и романтик тоже. Ведь и Илья, и Нелли, и самовлюбленная Лиза не приемлют общество и себя от него отстраняют. Однако в конце повести «Химеры» (все построение так называемой новой жизни здесь, по сути, – химера, неосуществленная мечта) мир Анечки, уже умершей от передоза, отступает на второй план. Довлеет оптимистическое настроение. Три выпускника, счастливые, бредут после вечера по ночному городу и смотрят в будущее. «Мы вступаем в эту жизнь вместе, втроем. Молодые чудовища. (Не античные ли химеры имеются в виду? Или заигравшиеся зубастые котята? – А. Г. ) Потрепанные, виноватые, разочаровавшиеся во многом, очарованные многим, думающие о многом. Заслуживающие, может быть, наказания за что-то».

В связи с тематикой школы и выпускного вечера как апогея духовного развития героя, как в случае с произведением М. Кошкиной, вспоминаются две повести двух Ивановых – Андрея и Алексея. Андрей Иванов, финалист «Дебюта» за позапрошлый год, в своей «Школе капитанов» тоже пишет о малолетнем блуде – первые пьянки, мордобой, дискотечная духота и обкуренность. В поселке, затерянном в тундре, много неблагополучных семей, алкоголиков, и дети их занимаются съемкой любительских порнофильмов, тайным глушеним водки, межполовыми отношениями, а учителя или подавляют, или соблазняют детей.