Игорь Губерман - Дар легкомыслия печальный…

Былое время видный след
во мне оставило повсюду,
наивен был я много лет,
но никогда уже не буду.

О многом узнавалось понаслышке,
но много и прочел я с юной резвостью;
накопленного знания излишки,
легко скисая, делаются трезвостью.

В нелепые встревал я приключения,
меня обуревала предприимчивость,
потом терзали душу огорчения,
но все спасала щедрая забывчивость.

Большое множество людей
меня учило жизни мудрой,
напоминая мне блядей,
оштукатурившихся пудрой.

Когда кипят загулы помрачения,
мы делаемся искренне дружны;
забавно и обидно: для сплочения
опасность и отверженность нужны.

Скептичен и печалью припорошен,
в тюремных побывавший учреждениях —
меня подозревать ни в чем хорошем
уже нельзя – ни в мыслях, ни в суждениях.

Еще нормальны и вдох, и выдох,
но страсть любая уже опасна,
а жизнь я видел во многих видах,
и сукой буду – она прекрасна.

Засеребрился сумрак серый,
тоска явилась – тоже серая;
намного б легче жил я с верой —
во что угодно, только веруя.

При всем к науке уважении —
устройство наше так загадочно,
что говорить о постижении —
по крайней мере, непорядочно.

В себе мы загадку веками несем,
генетики семя шальное,
евреи способны буквально на все,
а также – на все остальное.

Нет, ничуть не с целью оправдать
думал о великих я злодеях:
ведь харизма – Божья благодать,
как же она в черных есть идеях?

Лишенный красивой фактуры
и явный духовный бедняк,
на клумбе российской культуры
я был интересный сорняк.

Врут и реальность, и действительность,
обман повсюдный душу жжет —
возможно, это просто мнительность,
но очевидность тоже лжет.

Покуда наш подлунный мир
вершит посильной жизни пир,
над нами в дикой вышине
творятся козни в тишине.

В душе моей, по-птичьи певшей,
задор беспечности потух,
однако жив отяжелевший,
но Божий дух.

Поможет вряд ли кто-нибудь
моей душевной незадаче:
не смог найти я к Богу путь,
а путь без Бога мной утрачен.

Я жив годам наперекор
и полон сам собой:
внутри себя я слышу хор,
поющий вразнобой.

И пусть я Божий дар гублю,
когда бранюсь, как шут площадный,
но я российский мат люблю,
бессмысленный и беспощадный.

Забыты юношества споры,
истерлись чувства зрелых лет,
со всех деревьев неверморы
мне хрипло каркают вослед.

Я и привержен к ярким фантикам,
и подлость вижу в подлеце,
забавно это – быть романтиком
и циником в одном лице.

Давно уже не пил я поутру,
поскольку надо в общество втираться,
однако же глаза едва протру,
задумаюсь – и хочется надраться.

Своей истории верна,
страдая зверством, рабством, барством,
Россия – дивная страна
с весьма хуевым государством.

Жизни я учился непосредственно
у нее, и знаю беспечально:
все происходящее – естественно,
и случайность тоже не случайна.

Во время полета, езды и ходьбы,
сиденья при детях и бабах
сюжетные линии нашей судьбы
трясет на житейских ухабах.

Я люблю журчание монет,
рад и весел, если повезло,
деньги – это зло, когда их нет,
а покуда есть – совсем не зло.

Небесный царь, меня храня,
в решеньях крут и скор,
и детство в жопе у меня
играет до сих пор.

Ни власти враг, ни сионист
я не был по определению,
а был помятый чистый лист,
каким остался, к сожалению.

Те, кому искры Божьи дадены,
но их количество занижено —
они как будто обокрадены
и целый век живут обиженно.

Забавно мне, что многие тираны,
не склонные нисколько к суесловью,
такие выдавали вдруг тирады,
что помнятся уже не только кровью.

Я сам режиссер всех концертов моих,
я автор и чтец-исполнитель,
я нам разливаю бутыль на троих
и пью, чтобы шел ко мне зритель.

Шипят шашлыки на горящих угольях,
друзья захмелели и громко галдят,
а с нами, участвуя в этих застольях,
и тени ушедших незримо сидят.

Глупость, корысть и тоска по известности,
силы имея могучие,
гадят в любой населенной окрестности,
даже в безлюдной при случае.

Мы много в жизни этой встретили,
в раю бывали и в аду,
мы так же встретим и бессмертие,
попавши на сковороду.

Блуждая в дебрях Интернета,
я очень много узнаю,
но не нашел пока ответа,
дают ли выпивку в раю.

Пускай в душе печаль царит,
но правда – мой кумир:
Творец не ведал, что творит,
когда творил наш мир.

Возможно, что я мнительный дурак,
и зыбко для тревоги основание,
но в будущем я вижу лютый мрак,
и страшно мне за всех уже заранее.

Изрядно спорил я с судьбой,
чем жить себе помог,
но стал ли я самим собой —
каким я стать бы мог?

Ни вслух, ни про себя я не молюсь
и не творю поклонов менуэт,
лишь изредка шепчу я, тертый гусь:
«Спасибо, если даже Тебя нет!»

Я не хожу теперь в собрание
людей большого интеллекта,
я знаю точно и заранее,
что выпадаю из комплекта.

Я ездил по Европе и по Азии,
внимал и молчунам, и краснобаям —
безмерно широко однообразие,
в котором век земной мы проживаем.

А к духовных идей урожаю
отношусь я опасливо-смутно:
русский дух я весьма уважаю,
только мне от него неуютно.

Творец готовит нам показ
большой смешной беды:
Европа встанет на намаз
и обнажит зады.

Ну да, умен я не вполне
и крепко не учен,
однако очень ясно мне,
что мир наш обречен.