Вера Колочкова - Исповедь свекрови, или Урок Парацельса

— Арин, извини. Я ж не знала про блузку. Тем более там и правда значок стоит, что машинная стирка допускается. Вот, сама посмотри. Я ж как лучше хотела, Арин.

— А не надо как лучше, Александра Борисовна! Не надо делать того, о чем вас не просят! Нет, я просила вас заниматься стиркой? Скажите, просила?!

Сорвалась-таки. Глаза стали туманно-злые, и голос полетел в слезный фальцет. Тут же за спиной Арины нарисовался Лева, обвел их лица тревожным взглядом.

— Мам, Арин… Вы чего?

— Ничего! — резко повернулась к нему Арина, выбросив свое «ничего» как нож.

— Да что случилось-то, можете объяснить?

— Лёв, это я виновата… Я блузку Аринину в стиралку засунула. Испортила, в общем. Извини, Арина.

— Хм… Из-за какой-то тряпочки и такая трагедия? — нарочито смешливо произнес Лева, глядя Арине в глаза. Хотя с нарочитостью Лева явно перебрал. Агрессивная какая-то нарочитость получилась, воинственная.

— Да сам ты тряпочка, понял? — сквозь зубы процедила Арина так зло, что у Саши морозец по спине пробежал.

Толкнув Леву плечом, Арина ушла в спальню. А он остался стоять, понурив голову, катая желваки на щеках. Из комнаты выглянул Гришенька, раскрасневшийся, возбужденный игрой:

— Пап! Ну ты где? Ты же меня еще не победил!

— Сейчас, Гришук. Поиграй пока один. Я сейчас. Поговорю с мамой и приду.

— Ну пап… Как я один-то? Я, что ли, сам с собой буду сражаться?

— Лёв, не ходи… — Александра схватила сына за локоть. — Ну… Пусть она отойдет немного. Ничего же страшного не случилось. Я ведь и впрямь ее любимую блузку испортила!

— И что? — резанул Лева по ней злыми глазами. — Трагедия, да?

— Ой… Лёв, ну не надо ничего, а? Давай я лучше уйду, без меня разбирайтесь. А при мне не надо. И Гришу тоже пугать не надо. Ну, Лёв, ну, прошу тебя…

Не услышал. Не внял просьбам. Рванул вслед за Ариной в спальню. Гришенька проводил отца обиженным взглядом, посмотрел на Сашу, вздохнул.

— Ба… Тогда пойдем с тобой слажаться, да?

— Пойдем! Только не слажаться, а сражаться! Сра-жать-ся! Повтори правильно! С буквой «р»!

— Ср-р-ра-жать-ся!

— Молодец!

Все-таки плохо еще букву «р» выговаривает. Надо к логопеду сводить. Не твердая «р» получается, а на манер классического французского грассирования — «х-р-х»… Если запустить, так и останется навсегда. Проблема, между прочим. Гораздо серьезнее, чем испорченная блузка. Но почему-то эта проблема на сей момент — только бабушкина…

А из спальни уже слышатся возбужденные голоса, несутся вверх по возрастающей. Надо бы дверь плотнее прикрыть, чтоб Гриша не слышал.

— Беги в комнату, Гриш… Я сейчас приду. Приготовь пока мне рапиру и шлем.

— Ага!

Убежал. Александра подошла к дверям спальни, потянула руку, чтобы закрыть плотнее. И вздрогнула, услышав страшное слово, произнесенное Ариной:

— Развод? Это ты мне говоришь про развод, да? Пугаешь, что ли? Да ради бога! Да хоть сейчас! Можешь собирать вещи и выматываться!

Застыла, так и не дотянувшись до дверной ручки. Воздух застрял в груди, кажется, не выдохнуть. И первое, что пришло в голову — испуганно меркантильное. То есть как это — выматываться? Это Леве — выматываться? Она квартиру для семьи сына покупала, а сын теперь должен выматываться?

И на выдохе устыдила сама себя — уймись, мамаша. Разве об этом сейчас надо думать, о квартирном и меркантильном? Какой развод, господи? Да как же…

— …И не смей так с моей матерью разговаривать, поняла? Что она тебе плохого сделала? Она и без того не знает уже, в какое место тебя лизнуть, чтобы ты хотя бы спасибо сказала! А ты ведешь себя с ней как барыня со служанкой, смотреть противно! Кофточку ей не так постирали, какая трагедия!

— А я ее просила мне кофточку стирать? Просила? Почему я все время должна быть за что-то благодарной, если я ни о чем в принципе не прошу?

— Арин, замолчи лучше… Вот не надо сейчас, а? И никогда больше не смей хамить. Она моя мать, Арина. Ты от нее, кроме любви, ничего не видела. Она нам последнее готова отдать.

— Ага… Давай, скажи еще, что она нам квартиру купила, что я в ней живу…

— Да, купила. Да, ты в ней живешь.

— А я одна в ней живу? Я, между прочим, с твоим сыном живу! И с ее внуком! Не забыл?

Саша вдруг почувствовала, как пробило меж лопатками холодной испариной, как зашлось в лихорадке сердце, отдаваясь болезненными толчками в затылке. Давление подскочило наверняка…

— Это ты вечно шляешься где-то, а я да, я здесь живу! Может, расскажешь мамочке, какой ты у нас примерный муж, а? Или после развода расскажешь?

Все. Это уже невозможно слушать. Иначе она сейчас грохнется тут, в узеньком коридорчике, в обморок, потом костей не соберешь. Потянула на себя дверь спальни, закрыла, но не рассчитала движения, получилось шумно, со стуком. Голоса сына и невестки по ту сторону двери смолкли как по команде… Фу, совсем нехорошо получилось. Сейчас Арина скажет, что она подслушивала. Но ведь и впрямь, получилось, подслушивала…

— Ба, ну ты где? Давай игр-р-рать! — сунулся ей в колени Гришенька, когда внесла свое дрожащее тело в гостиную.

— Погоди, Гриш… Погоди, я в кресло присяду. Иди сюда, посиди с бабушкой…

Гришенька мигом устроился у нее на коленях, прижался доверчиво, как всегда, обхватив ручонками.

— Ба, ты чего? Почему у тебя в груди так сильно молоточки стучат?

— Это не молоточки. Это сердце, Гришенька. Ничего… Сейчас мы посидим тихо-тихо, и молоточки успокоятся.

— Ба, ты плачешь?

— Нет… С чего ты взял?

— Ну… У тебя голос будто плачет.

— Нет, тебе показалось.

— А играть мы будем?

— Может, мы завтра поиграем, а? Мне пора домой ехать, Гришенька… Мне завтра рано утром на работу вставать… И тебе спать пора. Давай я тебя спать уложу?

Гриша ничего не успел ответить — в дверях гостиной нарисовались родители. Лица у обоих слегка виноватые. Лева улыбается натужно, Арина поймала ее взгляд с опаской, нервно заправила за ухо упавшую на глаза светлую прядь.

— Гриш… Ты совсем бабушку замучил, иди спать. А папа тебе книжку на ночь почитает, хочешь?

Гриша послушно сполз с ее коленей, подбежал к Леве:

— Правда, пап? Почитаешь?

— А то.

— И рядом со мной полежишь, пока я не усну?

— Полежу, конечно. Пойдем… Иди, поцелуй бабушку. Бабушка устала, ей домой пора ехать.

— А можно я бабушку в прихожую провожу?

— Нет, не надо. Ее мама проводит. Тем более мама что-то очень хочет бабушке сказать. Ну, пошли, пошли…

Что ж, сценарий понятен. Воспитал, значит, жену в уважении к матери. Наверное, ей, как свекровке, радоваться надо, победу трубить? А только нет никакой положенной радости. Испуга полно, а радости нет. Какая радость после только что услышанного! Домой бы сбежать скорее да все обдумать по-настоящему.