Эрик-Эмманюэль Шмитт - Другая судьба

Тут Гитлер прервался и тоже всплакнул, больше растроганный волнением генерала, чем собственным везением. Муссолини, немного отстававший от рассказа из-за переводчика, тоже старательно умилился.

– Шмидт, сколько тяжелораненых? – рявкнул Гитлер.

– Одиннадцать, мой фюрер!

– Сколько? – гаркнул он.

– Одиннадцать!

– Вот видите, Муссолини, одиннадцать тяжелораненых, очень тяжело, они наверняка скончаются в ближайшие часы!

Он выкрикнул это с гордостью, словно сообщал о своей личной победе.

– Ваш стенограф Бергер уже умер в машине «скорой помощи», мой фюрер! Ему оторвало обе ноги…

– Кто?

– Бергер.

– Вот видите! – еще громче вскрикнул Гитлер, с удовлетворением поворачиваясь к Муссолини.

– А полковнику Брандту остались считаные часы! – надрывался переводчик.

Гитлер был в восторге. Чем яснее он осознавал масштаб бойни, тем больше гордился, что выжил: это подчеркивало его исключительность.

Муссолини, постаревший, ослабевший, во всем разочаровавшийся, измотанный, не понимающий, что делает на этих развалинах, свергнутый итальянским народом, заключенный в тюрьму, освобожденный Гитлером и силой удерживаемый немцами во главе маленькой республики Сало [29]на севере Италии, спросил у переводчика, почему Гитлер так кричит.

– У фюрера от взрыва лопнули барабанные перепонки.

– Он знает?

– Никто не смеет ему об этом сказать.

Муссолини кивнул. Он тоже не собирался рисковать.

Гитлер по движениям губ увидел, что Муссолини и Шмидт разговаривают между собой.

– В чем дело, Шмидт? Ведете личные разговоры с дуче?

– Я успокаивал его насчет вашего здоровья, мой фюрер! – гаркнул Шмидт.

– Я прекрасно себя чувствую, просто изумительно, это всего лишь царапины.

Гитлер встал и гордо повернулся вправо-влево, показывая, в какой он форме. Казалось, он демонстрирует творение своих рук.

Тут Муссолини заметил, что глаза Гитлера косят вправо. В ту же сторону клонилось и все его тело.

– Наверно, внутреннее ухо, – задумчиво сказал Муссолини Шмидту.

– Как? – рявкнул Гитлер.

– Вы в отличной форме!

Гитлер улыбнулся:

– Мой дорогой дуче, после этого покушения я даже помолодел. Оно доказывает, что Провидение по-прежнему со мной и будет защищать меня до тех пор, пока я не выполню свою миссию. Мы должны сохранять непоколебимый боевой дух, несмотря на временные трудности, которые сейчас переживаем. Союзники гораздо более разобщены, чем об этом говорят, и я не думаю, что их союз просуществует долго. Как Англия и Соединенные Штаты могут быть солидарны с Советским Союзом? Либералы с большевиками? Они скоро поймут.

Муссолини хотел было напомнить, что сам Гитлер несколько месяцев был союзником Сталина. Но промолчал.

– Германия потерпела ряд поражений на востоке, американцы высадились во Франции, но мы выстоим. Я видел мало помощи от генералов и офицеров, не заслуживающих своих постов, но теперь беру все в свои руки. Доказательство! Знаете, кого я подозреваю в этом покушении? Полковника Клауса Шенка, графа фон Штауффенберга: он вышел из-за стола за полчаса до взрыва и скрылся на машине. Армия! Всегда армия! Я терпел поражения только из-за некомпетентности военных или их измен. Но я свято верю в будущее. Кстати, вы видели мои брюки?

– Простите?

– Шмидт, покажите дуче мои брюки.

Пауль Шмидт, сильно смутившись, достал из мешка разорванные в клочья брюки, которые были на Гитлере в момент покушения. Он расправил их, раскинул и предъявил дуче, который должен был восхититься каждой дырой и каждой прорехой.

– Великолепно, не правда ли? – гаркнул Гитлер в ухо Муссолини.

Итальянец покивал с видом знатока, словно оценивая новое оружие.

– А видели бы вы мое белье! – проорал Гитлер.

Он взял дуче под руку, чтобы вернуться в бункер. Земля липла к сапогам, Муссолини поддерживал Гитлера, который, сам того не сознавая, навалился на него всем своим весом.

– Да, дорогой дуче, мы пережили кое-какие испытания нашей воли, но мы их преодолеем. Я многого жду от чудесного оружия, которое вскоре выйдет с моих заводов. Профессор Вилли Мессершмитт разработал реактивный самолет с дальностью полета до восьмисот километров, который будет таранить самолеты врага. Но больше всего воодушевляет ракета А4 – дальнобойная ракета, разработанная гениальным фон Брауном: она позволит нам, по программе «Кушкерн», полностью уничтожить Лондон. Что вы сказали?

– Ничего.

– Простите?

– Великолепно!

– Да, великолепно! Сногсшибательно! Победоносно! Мы скоро изжарим Черчилля, как цыпленка.

Муссолини вздохнул: терпение его было на исходе, вес спутника давил нестерпимо, вопли оглушали.

– Я люблю вас, Муссолини, и восхищаюсь вами. Не будь вас, я, возможно, не пошел бы на штурм Германии. Нет Гитлера без Муссолини.

– И нет Муссолини без Гитлера! – гаркнул дуче, с грустью подумав о своей жалкой власти, искусственно поддерживаемой немцами.

– Ха, ха, очень смешно! Очень, очень смешно! Я и не знал. Правда, очень смешно! Надо же, это мне напомнило, как в тридцать первом в Мюнхене…

Муссолини так и не узнал, что думает Гитлер. Тот продолжал кричать так, что едва не лопались вены на шее, но итальянец больше не слушал и даже не пытался сформулировать ответ. Идя к машинам, они споткнулись еще раз пятнадцать.

Сердечный, неистощимый, Гитлер проводил его до вокзала, до перрона, до дверей вагона. Смирившийся со своей участью Муссолини думал о своей любовнице, о предстоящем в поезде ужине и не обращал никакого внимания на коллегу-диктатора. В конце концов, Гитлеру никогда не были нужны слушатели, а несколько лет назад он почти оглох, так что…

«Дорогая сестра Люси,

предательство – яркий свет, под которым все становится реальным. Может быть, единственный истинный свет… С тех пор как я обнаружил в тот страшный вечер, что Генрих спит с моей дочерью, которой всего тринадцать лет, я вижу его таким, каков он есть. Это невыносимо.

Оправившись от изумления, я схватил голого Генриха и выволок его в гостиную.

– Прикройся и объяснись!

Он взял плед, обмотал его вокруг бедер и выдавил улыбку:

– Мне нечего сказать.

– Объясни мне! Как ты мог так поступить с Софи?

Он расхохотался:

– Запросто.

– Ей всего тринадцать лет:

– Ну и что? Я ее не принуждал. Она влюблена в меня.

– Это невозможно!

– Что вы себе вообразили? Спросите у нее самой. Я ее не принуждал. Ни секунды. Я даже не сразу уступил. Идите и спросите у нее.

– Это невозможно.

– Почему? Вам стало бы легче, если бы это было изнасилование?

Он улегся на диван, беспечный, равнодушный, насмешливый. Он даже не понимал, как я убит.

– Но, Генрих, как ты мог так поступить со мной? Со мной?