Лондон: время московское

Я к своей работе очень серьезно отношусь. Вы не думайте, ничего личного.

Вас ведь никто не хватится? Может, за комнату не заплачено? Еще один игрок сложился, обнаружив, что улицы Лондона не вымощены золотом? Как насчет романа, который вы так и не написали? Или есть девушка, которой вы так и не признались в любви? Тогда, верно, вам не следовало играть со смертью. Или это была ваша последняя ставка? Ваш последний шанс на успех? Небольшой такой план, которому суждено все изменить? Один-единственный раз сдать карты — и прочь отсюда? Отчаянный бросок из сточной канавы — бросок ценою в жизнь?

Что ж, вы пришли туда, куда нужно. В смерти вы для Столицы куда ценнее, нежели когда-либо были при жизни. Считайте это частью многовековой традиции. Столица выбраковывает бродяг. Бездомных. Никчемных. Таков ее обычай с незапамятных времен. Я служу взыскательной госпоже: чуть что не так — она и со мной покончит. Так что, сами видите, бизнес есть бизнес. Возможностями надо пользоваться.

И помните, вы всегда получите то, что хотите. Главное — чтоб в деньгах у вас недостатка не было. Нужные связи, опять же. Умейте читать жизнь Столицы с ее взлетами и падениями. Не всякий способен этому научиться.

Булси. Мистер Булси. Не стесняйтесь обо мне справиться — да хоть бы и по имени.

Может, однажды и вам мои услуги понадобятся.

Перевод с английского Светланы Лихачёвой

Сегодня вечером музей закрывается на Рождество. На самом деле я бы предпочел продолжить работу, оставшись один на один с чучелами острочешуйчатых панголинов, тибетскими поющими чашами и огромным моржом, похожим на дирижабль. И я утешаюсь тем, что впереди еще целый день работы, а потом придется потерпеть всего только три дня до возвращения.

Я усаживаюсь за видавший виды дубовый стол и придвигаю к себе стопку каталожных карточек, исписанных каллиграфическим почерком сепиевыми чернилами. На них представлена лишь ничтожная доля Коллекции.

Вокруг меня громоздятся картонные коробки, ноги упираются в них даже под столом. Я отшельник в пещере из коричневого картона и сижу почти на самом чердаке музея. Выставочные залы с чучелами и диковинками находятся несколькими этажами ниже.

Моя работа необычайно увлекательна. Я достаю экспонат из коробки, и мое любопытство жарко стремится к нему, обволакивая и озаряя, словно языки пламени. Нахожу соответствующую карточку с указанием страны и региона, со схемами и символами. Бывает, что данные неполны, случаются и ошибки. Тогда я дописываю, обновляю, исправляю, штопая паутину слов.

Другой экспонат, еще одна карточка… Работа утоляет голод моего любопытства. Здесь и индейка, и гарнир изо дня в день.

Я знаю, что любопытство подчас принимает и уродливые формы — как у британских джентльменов викторианской эпохи, истоптавших весь мир, препарируя, измеряя головы, унижая и обращая в свою веру. Индии досталось больше других — у меня родители из Бомбея, я в курсе. Однако жажду знаний не утолишь простыми ответами “да” и “нет”, вымогаемыми под дулом пистолета. Ей — и мне! — требуется большее.

Ветер доносит обрывки музыки: в саду музея под окнами распевают рождественские гимны. Я гляжу поверх экрана ноутбука на лужайки, укутанные снегом, за которыми далеко на горизонте маячат Огурец, Глаз и Осколок.

Саймон стоит на пороге, заполняя нижние две трети дверного проема.

— Привет, Радж! Небось не терпится попасть домой? Да, сегодня лучший день в году.

Мы познакомились с Саймоном полгода назад, когда я только поступил работать в музей и как-то раз в обеденный перерыв перекусывал в саду. В помещениях у нас есть строго запрещено из-за крошек — представьте, что могут натворить в Коллекции муравьи или мыши! Саймон усердно борется с мусором, который попадает к нам из города и оседает на садовых дорожках. Наша с ним общая задача — привносить порядок в хаос.

У Саймона светло-коричневая кожа, седеющие волосы и привычка в споре дергать головой, словно указывая носом на доску объявлений, к которой пришпилены его доводы.

— Что там у тебя? — интересуется он, кивая на мой стол.

— Образцы тканей из Ганы.

— Правда? — Он наклонился, разглядывая. — Моя бабуля была родом из Аккры. Думаешь, Бастейбл и там побывал? Сам это привез?

Мы с Саймоном работаем в Музее Бастейбла. Бородатое лицо и твидовый костюм мистера Бастейбла на фотоснимках настолько неизменны на всевозможном экзотическом фоне, что невольно возникает подозрение — не ловкие ли руки вырезали этого джентльмена из оранжереи английского поместья и вставили в тропические джунгли, на арктический ледник или берега Ганга?

В музее выставлена едва ли десятая часть того, что он присылал домой из своих путешествий, остальное ожидает своего часа в прохладной темноте хранилищ. Моя работа — раскапывать эти залежи, сравнивать старые записи с предметами в наличии, уточнять и исправлять.

— Трудно сказать, его ли рукой написаны эти карточки, — отвечаю я. Старший архивариус должен знать, но я не спрашивал. Слишком часто бегать к начальству выглядит непрофессионально.

— Что-нибудь особенное удалось найти? — снова спрашивает Саймон. — Какие-нибудь забытые сокровища?

Этот аспект моей работы всегда особенно интересует окружающих.

— Вот, смотри, какая прелесть. — Я выкладываю крапчатый лоскут, весь исчерченный яркими линиями.

— Красный с зеленым, — одобрительно кивает Саймон, — прямо для рождественской открытки!

— Может быть, только это погребальная ткань.

— Да что ты говоришь! Такая веселенькая…

— Рисунок называется “съеден термитами”.

— Однако… но все-таки лучше, чем уродцы, набитые опилками.

Далеко не все экспонаты Коллекции радуют глаз. Музей хранит множество материалов по естествознанию — шкуры, чучела, скелеты.

— Слышишь? — Саймон наклонил голову к плечу.

В стенах раздается какое-то постукивание. Наверное, разогреваются трубы, готовясь к борьбе с зимним холодом в старинном викторианском особняке.

— Отопление?

— Может быть, — кивает он. — Выпьешь с нами вечером в “Голове короля”?

Мне нравится задавать вопросы и запоминать рассказы людей о себе и об их родных. Наверное, я просто не в меру любопытен, но Саймон считает меня хорошим слушателем и часто приглашает в паб в свою компанию садовников и уборщиков.

— Спасибо, приду.

— Для некоторых нынешнее Рождество может оказаться последним у нас, — замечает он с жалостью.

Мы все боимся потерять работу, но к Саймону это не относится. Он-то знает себе цену — кто станет выбрасывать полезный и проверенный инструмент? Не думаю, что ему грозит увольнение. Скорее уволят Дэна, его помощника. У Саймона на нагрудной карточке значится: “Старший смотритель”. Дэну больше подошла бы надпись: “Поработаю, пока моя группа не раскрутится”. Ни о чем, кроме музыки, он знать не хочет.