Лондон: время московское

— Из того, что вы рассказали, создается впечатление, что интересное и делание того, что ты хочешь, — почти одно и то же.

— Это не одно и то же, но совпадает довольно часто. Покрывает одно другое.

— А что такое интересное боялся пропустить Паллис, спя или занимаясь любовью?

— А вдруг появится новый пророк? А вдруг отыщется новая, никому не известная статуя Будды? А вдруг возникнет какой-то человек, который будет говорить совершенно необыкновенные вещи — и никто не будет его понимать? Мало ли на каком языке этот человек изъясняется? (Поэтому, не учась нигде, он выучил, я думаю, языков десять, на которых совершенно свободно говорил.) А вдруг какая-то музыка заиграет, а он ее раньше никогда не слышал? И она пропадет, и он ее так никогда больше не услышит? Это же страшный риск!

— И все-таки, а вдруг прекрасная женщина промелькнет и он ее не заметит?

— Я думаю, что ему было чуждо вот это… emotional involvement [4] Эмоциональная вовлеченность (англ., досл.). . Он считал, что, когда что-то такое с тобой происходит, ты же тогда не думаешь и ничего не видишь. Ты видишь только одну женщину, да? И пропускаешь все остальное. А в это самое время как раз и может появиться пророк из Калуги или Бенареса. Или из Даугавпилса. Вам нравится идея “пророка из Даугавпилса”?

— Так ведь это чистая прустовщина.

— Да, это его, Марко Паллиса, генетическое прустианство. Я думаю, что Марко был прустианской фигурой не в смысле своего осознания, а именно в смысле реальности своего существования. То есть он был человек, созданный для того, чтобы Пруст его описал.

Когда я спросил Марко: “Бывали ли в вашей жизни случаи, когда вы были близки к отчаянию?” — он ответил: “Да, несколько раз. Я помню один страшный случай, когда я был в Непале и ходил по базару. Вдруг я увидел, что какой-то человек, явно крестьянин с гор, продает огромный кусок материи, а на нем — половина Будды. Это было совершенно необыкновенное изображение! Мы его развернули — примерно так: пять на четыре метра. Я спрашиваю: «А где вторая половина?» Крестьянин говорит: «А этого никто не знает». Я был в полном отчаянии. Хватит ли мне жизни, чтобы найти вторую половину? Первую я тут же купил. Продавец говорит: «Мы иногда на пол постилали, когда гости приходили, на стенку же нельзя было повесить, места не хватало». Я очистил материю. Меня сотни людей умоляли продать, но я ведь не продаю половину вещи. Прошло семнадцать лет, и я достал вторую половину! Ту самую! Тогда я понял: Марко Паллис, ты человек судьбы”. Я спрашиваю: “А вам не жалко было расставаться с вещами?” Он говорит: “Нет. Совершенно не жалко. Я же их видел. Чувствовал. Теперь их будет видеть и чувствовать кто-то другой. Я не люблю перегруженности. Это уже все вошло в меня, осталось во мне — теперь я могу продать”. Феноменально, да?

Пошли, быстро! Быстро, нет, сюда, сюда надо заглянуть. Вы сейчас увидите. Это совсем не братья Адам.

— Смотрите… Эти улицы замечательны!

— Они же какие-то слишком правильные, а вы любите беспринципность.

— Вы понимаете, это ведь специально запланированный район.

— Что доказывает человеческую несостоятельность.

— Нет, наоборот! Ведь должен быть ради разнообразия в незапланированном Лондоне целиком запланированный район. О боже! Я сейчас умру — обожаю эту улицу. Уилтон-стрит. Посмотрите, какой чудный домик!

— Вы и ту улицу страшно любите?

— Ну, там опять mews , то есть конюшни. Этот район немцы страшно бомбили. Он чудом уцелел. Так же как чудом уцелел королевский дворец, Вестминстерское аббатство. Если бы вы знали, сколько сейчас выкапывают металла из земли на строительствах! У Гитлера была какая-то адская ненависть к Лондону. Гораздо больше, чем к Москве или Ленинграду. Можно сказать, что у него была физиологическая ненависть к этому городу как к чему-то существующему независимо от его мысли. И в особенности он мечтал уничтожить весь исторический Лондон. Всю архитектуру. Лучшим летчикам было дано задание разбомбить четыре объекта: Вестминстерское аббатство, Уайтхолл, Букингемский дворец и собор Сент-Пол. Ненависть к Лондону — это что-то спонтанное, историческое. Гитлер не переносил историю.

— А вы думаете, что дома — это история?

— Дома — это абсолютная история.

— А Лондон воплощает свою историю?

— Разумеется. Вы понимаете, Лондон — один из самых старых сохранившихся городов мира. И это в немалой степени связано с тем, как я уже говорил, что он — как и другие города в Англии — строился из камня. Экономили дерево, оно дорого стоило. Дерева становилось все меньше и меньше.

— Но ведь эти дома — доказательство того, что мы проходим.

— Конечно. Так это и есть история — мы приходим, мы проходим. Мы уходим. Гитлер хотел быть вне истории. Отсюда его ненависть к масонству. Масонство жутко исторично. Масонство — одна из остановок: вот — история и вот — история. Так у нас было, так у нас есть.

— А между прочим, расскажите, где в Лондоне собираются масоны?

— Мой дорогой! В Лондоне есть около шестисот разных масонских лож! Хотя на самом деле, я думаю, намного больше.

— А вы бы не могли отвести нас в какую-то масонскую ложу…

— Нет! Совершенно невозможно!

— А что значит Freemason’s Hall ?

— Считайте, что это центральное учреждение — Masonic Grand Lodge , официальное масонство.

— Кроме официального есть и неофициальное?

— Нет. Оно главное, но, кроме того, существуют еще и так называемые higher degrees . Высшее масонство. Это очень сложно. Англия — страна с аристократическими традициями. Разумеется, если вы занимаете высокое место в гранд-лодж, то, наверное, у вас есть и какая-нибудь степень в высшем масонстве. Но это неофициально. Ну, скажем, один из моих главных информантов (я тогда писал книгу о масонах) был членом семнадцати масонских лож, из которых четыре — высших степеней. Однажды он пригласил меня на неофициальное собрание масонов (на официальные он не имел права никого приглашать) — на одну из лекций. Это совершенно особый вид масонской деятельности — зовут различных людей читать лекции. Вот и тогда позвали профессора химии из Австрии, крупного масона, читать о масонском символизме в Германии. Глава принимающей ложи был английский учитель, директор школы. Среди слушателей были, в частности, два офицера. Все, разумеется, в смокингах, во фраках (вы должны быть одеты по-вечернему). Ни одной женщины, естественно. И — четверо полисменов. Практически все полицейские офицеры — масоны. Половина морских офицеров — масоны. А если вы меня спросите, было ли там что-нибудь интересное для “нормального” человека со стороны, ответ — нет.

…Пикадилли начинается здесь. А вот памятник жертвам Галлиполийской операции, где Черчилль своим бездарным руководством погубил семьдесят шесть тысяч солдат и офицеров. Он был тогда, в 1917-м, первым лордом Адмиралтейства. У него была возможность погубить прекрасную армию. Что он и сделал. Потому что был полностью некомпетентен в военно-морском деле. И никогда, по-моему, нога его ни на один военный корабль не ступала. Поэтому он и был назначен первым лордом Адмиралтейства, то есть морским министром.