Лондон: время московское

— Папа, что с тобой?

— Зачем было говорить про меня?! Сказала бы — сирота! Да сядь и не высовывайся! Тихо!

— Она же сказала, что смутно помнит…

— Света тебе еще и не то скажет! Знаю я все эти подходы… Ха! Но тут ей ничего не обломится, — я зачерпнул горстку снега и бросил в рот, вода есть, не пропадем.

— Прошло столько лет… Что она тебе может сделать?

— Светлана Михайловна может все! Скажет: чего пузо наел? Даю месяц, чтобы десять кило сбросить. Чего сутулый? Небось, не плаваешь, и спина болит? А когда мне плавать? Карта в клуб есть, но, кажется, просроченная. А Света обязательно проверит! Никогда больше не подойду к “Университету”, никогда больше не поеду по красной ветке! Во попал…

— Бедный папа, — Алисс с тревогой наклонилась ко мне и погладила мои волосы рукой. — Все уже кончилось, все уже прошло, ничего этого больше не будет…

— Нет! Будет! Ничего не кончается. Плавать я буду. Хотя бы на море — до буйков и назад. Велотренажер можно купить. Жрать поменьше… Я видел в Интернете — шесть минут в день, и кубики накачать можно. Никаких тренажеров, только диван. Свете меня не взять! Тихо. Кажется, идет, — и мы замерли, склонившись головами друг к другу.

Тебя уже окружают вещи, которые кто-то выбросит после твоей смерти. Как ты не понимаешь, что время уходит… Сколько можно ждать? Пора действовать. Мне кажется, вы друг другу подойдете. Он как раз то, что тебе нужно.

За окном — кусок дома с лепниной, — голубка распустила крылья над терновым гнездом. Говорят, что в этом доме — масонский клуб.

— Господи…

— Ну чего ты?

— Страшно.

— Чего?

— Как-то страшно…

— Чего страшного-то? Пришла, встретились, поговорили и разошлись…

— Но я же его не знаю.

— Ну и что?

— Неловко…

— Чего неловко-то?

— Ну, просто… незнакомый человек…

— А у тебя знакомый такой есть, чтобы на всю жизнь?

Я тут же представила себе человека, который часто сидит в читальном зале напротив, его большое лицо и пухлые пальцы в веснушках. Он всегда смотрит на меня с надеждой… и с той же надеждой он смотрит на каждую женщину в нашей библиотеке.

— Нет.

— Ну и вот… Значит, как ни крути, придется встречаться с незнакомым. Но только тебе незнакомым… Он знакомый моих знакомых, и они за него поручились… Я его видела — он вполне… в твоем стиле.

Я вдохнула и кивнула одновременно. Подруга разбирала грязное белье на кучи по цвету и оттого то появлялась, то исчезала за кухонным столом.

— Ты уже чувствуешь себя дома в Лондоне?

— Нет.

— Почему? — она на секунду остановилась и посмотрела на меня строго. Потом вспомнила: — Да, Лондон же такой господин — он не торопится познакомиться… Его нужно сначала узнать…. Ну, скоро узнаешь… И еще… — она улыбнулась, хотела приободрить, но улыбка скрывала жалость.

— Что?

— Брось эти свои штучки…

— Штучки?

— Ты знаешь… Ну не любят этого мужчины! Поняла? Как только они замечают что-то такое…

— Что?

— Ну, если в женщине что-то не то…

— Что?

— Ну… Если она чуть не в себе…

— Ты можешь говорить яснее?

— Ну если в женщине возможна некая нестабильность… Они — бегут. Поняла?

— Что, я, по-твоему, того? Ку-ку?

— Ну ты же художник!

— И?

— Ну… У тебя бывает.

Я отвернулась — по стене двигалась ее тень. Тень была похожа на многорукого Шиву.

— И еще это… не стекленей… как ты умеешь…

— Что?

— Ну, как сейчас — я говорю, а ты… Стоишь как памятник… Слышишь? Они все ищут себе нормального человека в пару. Поняла? Все.

За мной хлопает дверь — это ветер. Волосы путаются, к губам липнут, плотнее запахиваюсь, ветер в рукава лезет, и чайка кричит. Все-таки остров. В соседнем доме открыли ресторан после ремонта, выставили два стола на улицу — за каждым симметрично сидят два лысых мужика в плетеных креслах и читают. Один — журнал Vogue, другой — приложение к нему — всё о косметических средствах. Читают — серьезно, внимательно, как биржевые новости.

Девушка навстречу мне несет зонт на вытянутых руках брезгливо, словно дохлую крысу за хвост. Сворачиваю у магазина детских товаров “Маленькие вонючки” налево. На Бейкер-стрит наступаю на зубную щетку. Что это она здесь делает? Не новая в упаковке, выпавшая у кого-то из пакета с покупками, а явно использованная, но не старая, вымазанная в пасте, думаю, ее выбросили из окна со словами: “Выкатывайся отсюда, и чтобы ноги твоей у меня больше не было”. И это женщина прокричала. Мужчины не любят громкие разборки… Они вообще никакие разборки не любят… И он, конечно же, ушел.

Мне всегда очень трудно рассчитать время. Вернее, рассчитать его точно. Я никогда не знаю, сколько его мне понадобится… Часто бывает так, что я опаздываю, и оттого я решила выехать пораньше… И правильно сделала, потому что на станции прокопалась в поисках мелочи… Сначала услышала неприятный свист, похожий на ультразвук. Чем ниже спускалась по лестнице, тем он становился громче. Скоро стало ясно, что кто-то свистит песенку Cause my heart belongs to daddy . Но как-то уж очень пронзительно. Хотелось зажать уши руками и попросить, чтобы тот, кто это делает, прекратил немедленно. Тебе словно звуковую татуировку делали насильно. Так это было неприятно. Хотелось закричать. Но тут за поворотом я увидела исполнителя… Это был толстый мужчина в грязном свитере. Слепой. Веки у него были провалены и склеены. Он высоко задрал подбородок, раскладной палкой придерживал коробку с мелочью и был похож на обиженного младенца с ямочками на оплывших щеках и вытянутыми в трубочку губами. Я долго шарила в сумке в поисках кошелька, а народ толкал меня в разные стороны.

Когда наконец я выбралась из метро, начался дождь, и в потоке людей, чтобы никому не мешать, пришлось идти довольно быстро… Во время дождя люди всегда идут быстро… Даже если они под зонтом и совсем не мокнут, они все равно торопятся… И если на них плащи и капюшоны, и даже если у них непромокаемая обувь… Даже в высоких сапогах Wellington , все все равно — бегут.

На переходе жду, когда загорится зеленый. За стеклом витрины женщины в никабах перебирают плечики с яркой одеждой. Наверное, у них под этим черным тоже что-то игривое.

А их муж сидит один на двух банкетках, говорит зло с кем-то по телефону и ковыряет пальцем велюровую обивку.

В окне маленькой химчистки на Дорсет-стрит, низко склонившись над машинкой, работает портной. Маленький сухой старичок с желтой кожей. Круглые очки сползли на кончик носа, кисти, худые и длинные, придерживают ткань. Сзади над ним нависает кронштейн с вычищенной одеждой, пластиковые мешки так велики, что ему невозможно разогнуться. Редкие волосы зачесаны назад, словно нарисованы тушью.