Дэвид Николс - Мы

— Срок немалый.

— Продолжай говорить, ладно? Не уходи.

Я и не собирался уходить.

— Итак, мы ищем изменения в фено…

— Ты с кем-нибудь встречаешься, Дуглас?

— Я? Сейчас нет, впрочем, уже давно. Я много работаю, — ответил я, как будто в этом была причина.

— Я знала, что ты одинок.

— Неужели это настолько очевидно?

— Нет, то есть твоя сестра мне рассказала. По-моему, она пытается пристроить нас вместе.

— Да. Да, прости за это.

— Не извиняйся. Не твоя вина. Она убеждена, что я тебе подойду или наоборот? В любом случае ничего не выйдет.

— А-а. — Мне показалось, что она излишне прямолинейна. — Что ж, я это подозревал.

— Прости, прости, дело не в тебе — ты действительно очень мил, — просто я еще не отошла от прежнего. Я немного…

Прошла секунда.

— Я решил, что тебя заинтересовал…

— Джейк? Боже, нет!

— За ужином так казалось.

— Разве? Прости, я хотела поговорить с тобой, но он болтал не останавливаясь и… Джейк? Право, не для меня. Можешь представить, как он летит по воздуху к тебе, словно огромный, выкрашенный хной медведь, вытянув руки. Лично я не вынула бы своих рук из карманов, независимо от того, натянута ли внизу страховочная сетка или нет. — Она налила в высокий стакан красного вина и выпила одним глотком, словно лимонад. — Если бы мне понадобился поглощенный собой эгоист, я бы позвонила своему бывшему. — Она ткнула в меня дрожащим пальцем. — Не позволяй мне звонить моему бывшему.

— Не позволю.

Мы помолчали, она улыбалась. Вместо помады на ее губах появилось темное винное пятно, черная челка прилипла ко лбу. Ее глаза с расширенными зрачками казались необыкновенными. Она одернула платье:

— Здесь жарко или это я так разгорячилась?

— Это ты, — сказал я, прикидывая, что лучше: поцеловать ее или успеть на последний поезд метро.

Перспектива поцелуя вырисовывалась как вполне вероятная, но, с другой стороны, было бы не слишком по-джентльменски воспользоваться ситуацией, вызванной химическими реагентами. А дело обстояло именно так, потому что теперь она вся дрожала.

— Не пойми меня неправильно, Дуглас, — улыбаясь, произнесла она, — но не мог бы ты подойти и просто… обнять меня?

В этот самый момент на кухню закатился огненный волосяной шар, подхватил ее на руки и перебросил через плечо:

— Ты что, прячешься от меня, малышка?

— Пожалуйста, Джейк, опусти меня на пол.

— Убежала с доктором Франкенштейном… — Он нес ее на плече, как скатанный ковер. — Идем, потанцуешь со мной. Прямо сейчас!

— Прекрати, прошу! — Она казалась смущенной, расстроенной, лицо ее раскраснелось.

— Джейк, мне кажется, она хочет…

— Эй, смотри сюда, доктор Франкенштейн. Сможешь повторить? — И с легкостью, достойной восхищения, если бы Конни не возражала, он подбросил ее в воздух так, что она стукнулась головой о люстру, а затем ловко поймал. Черное платье Конни задралось, и она попыталась одной рукой поправить его, приклеив на лицо невеселую улыбку.

— Я сказал, опусти. Ее. На пол!

Я сам не поверил, что это мой голос или моя рука, которая теперь размахивала пластмассовой лопаткой с остатками макаронной запеканки. Джейк взглянул на лопатку, потом на меня, расхохотался, поставил Конни на пол и ловким прыжком покинул кухню.

— Придурок! — прозвучал его прощальный выстрел.

— Надеюсь, кто-нибудь уберет твою страховочную сетку! — прокричала Конни, одергивая подол платья. — Законченный ублюдок.

— Ты в порядке?

— Я? Отлично. Спасибо. — (Я проследил за ее взглядом, который остановился на пластмассовой кухонной принадлежности, так и оставшейся у меня в руке.) — Что ты намеревался с этим делать?

— Если бы он не поставил тебя, я собирался заставить его что-то съесть.

Она рассмеялась, повела плечами и потрогала затылок, словно оценивая причиненный ущерб.

— Чувствую себя ужасно, нужно выйти на воздух.

— Я с тобой.

— По правде говоря… — она дотронулась до моей руки, — не просто на воздух, мне нужно домой.

— Метро уже закрылось.

— Ничего, я пройдусь пешком.

— Где ты живешь?

— В Уайтчепел.

— Уайтчепел? Туда шагать восемь, даже десять миль.

— Все в порядке, я дойду. У меня с собой другие туфли. Со мной все будет отлично, просто… — Она скрестила руки на груди. — Мне нужно пройтись, чтобы все это выветрилось, а если я буду одна, то обязательно во что-нибудь врежусь. Или в кого-нибудь.

— Я пойду с тобой, — предложил я.

Прошла секунда.

— Спасибо, — сказала она. — Мне будет приятно.

— Нужно заглянуть в комнату, попрощаться.

— Нет. — Она взяла меня за руку. — Давай уйдем по-французски.

— Как это?

— Это когда уходишь, не сказав «до свидания».

— Впервые слышу.

Уйти по-французски; ни тебе «спасибо, что пригласили», никаких «я чудесно провел время». Просто уходишь невозмутимо и надменно. Интересно, получится ли у меня?

В день отъезда мы проснулись в пять тридцать утра и нежно попрощались с Мистером Джонсом, за которым теперь будут приглядывать наши соседи Стеф и Марк в течение целого месяца, пока будет длиться Большое турне. Нас всегда удивляло, как сильно мы скучаем по Мистеру Джонсу. Даже по собачьим меркам он абсолютный идиот — вечно наталкивается на деревья, падает в канавы, поедает нарциссы. Конни называет это «чувством юмора». Швырнешь Мистеру Джонсу палку, а он, скорее всего, вернется с парой выброшенных трусов. К тому же он мощно газует, устраивая нам настоящие газовые атаки. Но он дурашлеп, верный и ласковый пес, и Конни очень к нему привязана.

— Пока, дружище, мы пришлем тебе открытку, — ворковала она, уткнувшись ему в шею.

— Не думаю, что есть смысл посылать ему открытку, — сказал я. — Он ее сразу слопает.

Конни глубоко вздохнула:

— На самом деле я не собиралась посылать ему открытку.

— Да-да, я догадался.

Мы сознательно делали вид, что не понимаем шутки друг друга, с тех пор как Конни объявила о своем уходе. Ее заявление стало фоном всего, что мы делали, пусть даже и безобидным. Даже прощание с Мистером Джонсом таило вопрос: кому он достанется?

Затем мы разбудили Алби, для которого подъем до восьми утра означал нарушение прав человека, после чего взяли такси до Рединга и втиснулись в поезд до Паддингтона; Алби всю дорогу спал или притворялся, что спит.

Несмотря на все мои благие намерения, мы поругались накануне вечером, на этот раз по поводу акустической гитары, которую Алби захотел таскать с собой по всей Европе — абсурдный и непрактичный поступок, как я думал, выпендреж; ссора сопровождалась обычным топаньем по лестнице, знакомым вздохом Конни и ее знаменитым покачиванием головой.

— Я боюсь, что он собрался петь на улицах, — сказал я.