Дэвид Николс - Мы

Мы проехали через Брюссель, но я почти ничего не могу сказать о нем. Взглянув налево, я увидел парк и промелькнувший Атомиум, стальную конструкцию, созданную для Всемирной выставки, пятидесятую версию современного мира. Вот ее бы я с удовольствием посмотрел. Но в ту минуту я смог из себя выдавить только одно:

— Я нахожу такое отношение никуда не годным.

— Я все понимаю. — Конни погладила меня по руке. — Но он молод, а ты говорил так… напыщенно, Дуглас. Совсем как какой-нибудь старый хрыч, призывающий вернуться к воинской повинности [31] Воинская повинность существовала в Англии с 1951 по 1960 г. для мужчин 18–25 лет сроком на два года. . А знаешь, на кого ты был похож? Ты говорил совсем как твой отец!

Раньше я такого не слышал. И не ожидал услышать. Мне понадобится какое-то время, чтобы это переварить, но Конни продолжала:

— Но почему ты не можешь смотреть на вещи проще? Нет, ты будешь без конца придираться к Алби. Я знаю, сейчас у тебя трудный период, Бог свидетель, и у меня тоже, но ты то полон энергии, то в депрессии, то сходишь с ума, то болтаешь без умолку, то поднимаешь бурю. Это… тяжело, очень тяжело. — И, понизив голос, добавила: — Ты себя нормально чувствуешь? Будь честным. Ты сможешь выдержать это путешествие или нам всем вернуться домой?

Я нашел его, когда мы пересекали Антверпен, он сидел на высоком стуле у буфетной стойки и поедал чипсы «Принглс» прямо из упаковки. Глаза у него, как я заметил, были слегка красные.

— Вот ты где!

— Вот где я.

— Ищу тебя от самого Брюсселя! Даже подумал, что ты сошел с поезда.

— Нет, я здесь.

— Не слишком рано для чипсов?

Алби вздохнул, и я решил не заострять на этом внимания.

— Война — эмоциональная тема.

— Да. Знаю.

— Кажется, я вышел из себя.

Он перевернул пакетик и вытряхнул остатки чипсов себе в рот.

— Твоя мать считает, что мне следует извиниться.

— А ты должен делать все, что говорит мама.

— Нет, я сам хочу. Я хочу извиниться.

— Все нормально. Проехали. — Он облизнул палец и начал подбирать крошки со дна.

— Так ты идешь, Эгг?

— Через минуту.

— Ладно. Ладно. Рад, что увидишь Амстердам?

Он дернул плечом:

— Жду не дождусь.

— Да. Я тоже. Я тоже. Что ж… — Я опустил руку на его плечо и тут же убрал. — Увидимся через минуту.

— Пап!

— Что, Алби?

— Я бы пошел с тобой на военное кладбище, если бы ты захотел. Просто есть другие места, с которых я бы предпочел начать.

— Хорошо, — сказал я. — Постараюсь запомнить. — Я огляделся, пытаясь решить, чем бы таким зацементировать перемирие. — Хочешь еще чего-нибудь? У них тут есть вафли. Или «Киндер буэно»?

— Нет, мне же не шесть лет.

— Действительно, — сказал я и вернулся на место.

Вот, пожалуй, и все, что случилось с нами в Бельгии.

Я здесь бывал и раньше, один раз с Конни, а также на конференциях, поэтому мой опыт был несколько односторонним, причем воспринимать Амстердам как город греха для меня было так же странно, как считать, что Челтнем — это средоточие наркопритонов. Оба облика Амстердама, благопристойный и сомнительный, явились нам почти сразу, пока мы волокли наши чемоданы по улицам, ведущим на запад от центрального вокзала к каналу Кайзерграхт; прекрасные, высокие дома семнадцатого века, незашторенные окна гостиных и кухонь с медными сковородками, маленькие сувенирные лавки, торгующие блокнотами и свечами, витрины с розовой подсветкой и с проститутками в бикини, пьющими чай из кружки, булочная, кафе, заполненное обкуренными скейтбордистами, магазин велосипедов. Амстердам был законодателем мод для европейских городов; архитектор, возможно босой и небритый. Привет, парни, зовите меня Тони! — говорит Амстердам своим детям и наливает каждому по кружке пива.

Мы пересекли мост у Херенстраат.

— Наш отель находится в Грахтенгорделе, который начинается здесь. Грахтенгордель буквально означает «пояс каналов»! — Я слегка задохнулся, но был настроен поддерживать обучающий элемент нашей поездки. — На карте он выглядит чудесно, этакая серия концентрических кругов, похожих на кольца спиленного дерева. Или подковы, одна в другой…

Но Алби не слушал; он был рассеян и только смотрел по сторонам.

— Бог мой, Алби, да тут настоящий рай для хипстеров, — сказала Конни.

Мы посмеялись над этим, хотя я бы затруднился дать определение хипстеру, если только оно не относилось к симпатичным велосипедисткам в огромных очках и винтажных платьях. Почему молодежь в других городах всегда кажется такой привлекательной? Неужели голландцы прогуливаются по улицам Гилфорда или Бейзингстока, а сами думают: боже мой, только посмотрите на этих людей? Возможно, нет, но Алби определенно оживился в Амстердаме. Париж, как я подозреваю, несмотря на всю свою элегантность и грацию, оказался для Алби немного тяжеловат. Но здесь — здесь был город, с которым он мог сладить. Вопрос, какой возникал при любой поездке в Амстердам, заключался в том, сколько времени пройдет, прежде чем секс и наркотики заявят о себе?

Как оказалось, меньше восьми минут.

Отель, рекламировавший себя как «бутик» и казавшийся вполне приятным на фотографиях веб-сайта, своим декором напоминал дорогущий бордель. Администратор, привлекательный и любезный трансвестит, приветствовал нас новостью, что мне и Конни предоставлены апартаменты для новобрачных — «ироничный люкс», подумал я, — и направил нас по коридорам, разнообразно отделанным черным шелком, атласом и пластмассой, мимо крупномасштабных эстампов с изображением госпожи в корсете верхом на возбужденной пантере, языка в стиле поп-арт, играющего парой вишен с непонятной целью и озабоченной японской дамы, обремененной веревками с различными узлами.

— У нее будет онемение, — сказала Конни.

— Ты что, пап, заказал нам номера в секс-отеле? — спросил Алби.

Их обоих скрутило в конвульсиях от смеха, пока я возился с ключом к нашему номеру, который, как я заметил, назывался «Венера в мехах», а номер Алби, расположенный рядом, — «Дельта Венеры».

— Это не секс-отель, это бутик! — настаивал я.

— Дуглас, — сказала Конни, постучав по эстампу связанной японской дамы, — этот узел называется полуштык или беседочный?

Я не ответил, хотя узел был беседочный.

Номер для новобрачных был отделан в бордово-коричневых тонах. В нем пахло лилиями и каким-то цитрусовым дезинфицирующим средством, почти все место занимала огромная кровать с четырьмя столбиками, но без балдахина, что вызвало у меня любопытство, какой цели служили столбики, во всяком случае не конструктивной. Черные простыни, ярко-розовые валики, фиолетовые и алые подушки, наваленные нелепым гималайским хребтом, — в обычных квартирах они теперь кажутся обязательными, но в данном случае, видимо, создавали эффект игровой площадки для мягкого порно. В совершенном диссонансе со всем этим бархатом и красным деревом к кровати примыкала огромная желтоватая штуковина на постаменте, похожая на специальную ванну, что встречается в домах престарелых.