Дэвид Николс - Мы

Попробуйте представить, если хотите, макет Венеции в масштабе. Города не больше Рединга, но с более сложной планировкой и четкими границами. А теперь представьте две фигуры, также в соответствующем масштабе, которые в течение двенадцати часов наугад сворачивают то налево, то направо, совсем как мыши — да-да, мыши — в лабиринте. Лабиринт этот не относится к числу классических: широкие улицы и огромные площади перемежаются узкими переулками и мостами, выполняющими роль дымоходов. А с учетом турбулентного движения в течение, скажем, четырнадцати часов какова вероятность того, что наши две фигуры попадут в поле зрения друг друга?

Тут даже не надо быть специалистом по статистике, чтобы понять, насколько невелики мои шансы. Однако ничтожными их тоже не стоит считать, поскольку туристы в Венеции предпочитают следовать определенным протоптанным маршрутам: от Ferrovia до площади Святого Марка, от Святого Марка до рыбного рынка, затем до Accademia и обратно к Ferrovia. И хотя всем нам нравится мнить себя искателями, туристы под воздействием определенных факторов, сознательно или бессознательно, бродят по Венеции точь-в-точь как по большому универмагу, аэропорту либо картинной галерее. Ну-с, и куда лучше пойти: вглубь этого провонявшего мочой темного переулка или по направлению к той очаровательной маленькой кондитерской? Подобным поведенческим особенностям посвящено множество научных работ. Нам кажется, что мы обладаем воображением и свободой выбора, а в сущности, возможности свернуть с проторенного пути у нас не больше, чем у идущего по рельсам трамвая.

Итак, лабиринт оказался меньше, чем я думал; более того, сам факт, что я предположительно искал людей, которые навряд ли будут постоянно в движении, а аккордеон не тот инструмент, чьи звуки можно пропустить мимо ушей, вселял в меня робкую надежду рано или поздно преуспеть. И действительно, когда я сидел за своим двухзвездочным завтраком, состоящим из пористого кекса, апельсинового «сквоша» и почти каменного ананаса, то был крайне воодушевлен своим проектом. В моей миссии имелся некий элемент шпионажа, и с помощью водорастворимого фломастера я с наслаждением отмечал маршрут на ламинированной карте, которую таскал с собой все эти годы, чтобы в конце дня с чувством выполненного долга его стереть.

— У вас замечательная система, — произнесла улыбчивая женщина, немка или, возможно, скандинавка; не считая меня, она была здесь единственным столующимся.

— Спасибо, — ответил я.

За двадцать четыре часа я практически не открывал рта, и вот теперь собственный голос показался мне незнакомым.

— Если уж иметь карту города, то именно такую, — сказала она.

Я улыбнулся, не желая показаться нелюбезным.

— Тут экономить нельзя. Если уж выбирать карту, то наилучшего качества, — интригующе произнес я.

— А вы хорошо знаете город? — прихлебывая чай, поинтересовалась она.

— Я уже был здесь однажды. Более двадцати лет назад.

— С тех пор тут, должно быть, многое изменилось, — заметила она.

— Нет, в основном ничего не… О, я понимаю. Да, практически до неузнаваемости! Все эти новые здания! — Она явно пошутила, и я решил ей подыграть, подхватив легкий тон разговора. — Ведь тогда даже улицы еще не были затоплены, — выдал я все, на что был способен, и сразу споткнулся о ее растерянный взгляд.

Я поспешно сунул в сумку пресловутую карту, украденный банан, а также пакетик с тостами из буфета — и был таков. О да, Кэт, я тоже пошел твоей неверной дорожкой.

Однако первым делом мне надо было сменить экипировку. Венецианцы, будучи островитянами, не могут предложить большой выбор мужской одежды, и тем не менее я купил три пары одинаковых носков, три футболки — бледно-голубую, серую и белую, — две рубашки на вечер и тонкий джемпер на случай, если вдруг станет прохладно. Чтобы защитить от солнца свою многострадальную голову, я впервые в жизни обзавелся бейсболкой, наиболее нейтральной из всех, что мне удалось нарыть, хотя на тенистых улочках Сан-Поло и Санта-Кроче она мне вряд ли пригодится. Так как мне предстояло провести целый день на ногах, я приобрел довольно прикольные кроссовки из гнутого пластика; эти нелепые безразмерные штуковины, сделанные по последнему слову техники, по идее, должны были принимать форму моей ноги. Я купил влажные гигиенические салфетки и одну-единственную бутылку воды, которую собирался доливать по ходу дела. Вернувшись в pensione «Беллини», я разложил покупки и снова погляделся в зеркало.

Сон явно пошел мне на пользу, частично ликвидировав нанесенный моей внешности ущерб. Поскольку я так и не удосужился побриться, лицо мое украшала импозантная борода цвета соли с перцем; такие бороды обычно отращивают голливудские актеры, когда им надо ухудшить слишком смазливую наружность. Вообще-то, мне даже понравилось. Я выглядел как-то… непривычно. Надев новые солнцезащитные очки и натянув бейсболку, я отправился в сторону каналов.

Представьте себе время в виде длинной полоски бумаги.

Нет, конечно, это не есть форма времени. У времени нет формы, так как время характеризуется протяженностью, или, вероятно, направлением, или вектором, и все же попробуйте предположить, чисто метафорически, что время можно изобразить в виде длинной полоски бумаги либо катушки кинопленки. А затем представьте, что вы делаете на этой полоске два разреза и соединяете разрезанные концы с целью получить непрерывное кольцо. Эта полоска бумаги может быть длинной или короткой, как пожелаете, но кольцо будет крутиться вечно.

Что до меня, то я со всей уверенностью могу сказать, что первый разрез был сделан посреди Лондонского моста в тот вечер, когда я встретил Конни Мур. А вот определить время появления второго разреза гораздо сложнее, но разве у кого-нибудь бывает иначе? У несчастья обычно более размытые и неровные края, чем у счастья. И тем не менее мои ножницы уже в опасной близости…

Хотя еще нет. Мы пока еще даже не женаты.

Мы поженились, и это было очень весело. Мы с Конни были гостями на стольких свадьбах, что временами мне начинало казаться, будто мы посещаем трехгодичные вечерние курсы по организации свадеб. Мы оба прекрасно понимали, чего категорически не желаем, а именно суматохи и суеты. Поэтому мы поженимся в городе, в бюро регистраций, а затем пообедаем в местном индийском ресторанчике в кругу родных и близких друзей. Скромненько, но со вкусом. Конни возьмет на себя список гостей, приглашения, декор, меню, музыку и развлечения. Мне же останется только вовремя появиться.

И произнести речь, само собой разумеется. В преддверии церемонии бракосочетания я снова и снова перелопачивал текст, работая над ним тщательнее, чем над всем тем, что когда-либо выходило из-под моего пера после знаменательных выпускных тезисов о пищеварительных энзимах и рибозимах, хотя относительно того, где больше хороших шуток, можно поспорить. Ведь я записывал все слово за словом, набирая текст шрифтом «Arial», четырнадцатый кегль; более того, мне приходилось описывать свои эмоции за несколько месяцев до того, как довелось их действительно испытать. Я предсказал, что она будет очень красива, а я буду счастлив и горд — и да, я еще никогда в жизни не был более счастлив и горд, чем тогда, когда стоял рядом с ней, так что эти предсказания сбылись. В тот день она выглядела весьма эффектно, как звезда старого кино: она была в облегающем черном платье с низким вырезом, которое надела словно в издевку над традиционным девственно-белым нарядом невесты. Уже спустя годы она пожалела о своем выборе. «И о чем я только думала? — обычно говорила она. — Я была похожа на проститутку из фильмов Феллини», но я официально заявляю, что, по-моему, она выглядела замечательно. Естественно, я был счастлив и горд, чувствуя благодарность и облегчение. Недооцененная эмоция, подумал я, облегчение. Никто не преподносит букет цветов со словами: «Я еще никогда в жизни не чувствовал такого облегчения». Но вообще-то, я планировал никогда не жениться, а уж жениться на такой женщине…