Дж. м. Ледгард - Погружение

«Люди, которые откажутся от апгрейда, закончат свою жизнь в кемпингах и диких лесах. Они станут медленными и слабыми по сравнению с другими. Со временем они превратятся в диковины, в экспонаты, как голодающий художник Кафки, который умер в клетке, и его заменили пантерой».

Вместо мозга у него было какое-то белое вещество: спермацет или галантин. Сцены, проплывающие у него перед глазами, стали яркими и живыми. В очередной раз представив себе Новую Атлантиду, он увидел очень важный забег на ипподроме, так похожем на ипподром в его родном городе в северной Англии: плоская лужайка, которую использовали со времен его величества Георга III, – он вдруг подумал, что названия деревень Новой Атлантиды звучат по-англосаксонски, и это естественно, поскольку англы и саксы пришли из страны, очень похожей на этот далекий остров. Их язык впитал в себя влажную землю, сточные канавы у подножия гор, склоны и холмы. Луга и долы, болота и пустоши в Новой Атлантиде были такие же, как в Англии. У сомалийцев должны быть похожие слова. Земля, по которой он проехал на грузовике, была раскалена, лишена воды и безымянна – для него. Только вади, одинокие деревья да тень бесплодных земель.

Бывали дни, когда перед дождем дул резкий ветер, и ему приходилось закреплять свою сетку камнями. Бухта становилась нефритовой, а крабы в панике бегали по скользкой глине берега. Вода поднималась, в лесу раздавались крики и выстрелы.

Почти все его трезвые мысли были о людях, которые давно умерли. Он мечтал снова оказаться в Англии, пройтись по опушке леса… Боже, хватит. Он хотел быть с ней. И все. Неважно где. Его учили не думать о том, что могло бы быть, но сейчас он находился среди мучеников и постепенно уходил туда, где не было места смерти, – только жизни и ей. Такая красивая, такая сильная, такая настоящая, такая… его. Больше всего ему хотелось сжать ее в объятиях. Он почти ощущал ее руки, рубашку, плечи, свою голову у нее на груди; он всхлипывал, как бывает во сне, когда плачешь не стыдясь этого. Он вспоминал каждое слово, каждое ощущение – и пытался осознать их. И радость. Радость он испытывал и так, не пытаясь ее восстанавливать. И она чувствовала то же самое. Она говорила это в письмах – всегда бумажных, от руки. «Чтобы ты не мог стереть письмо».

Но смерть безжалостна. Смерть – прилив, который смывает сознание. Абсолютный ноль, останавливающий любое развитие. Поэты называют океан могилой, а вот ученые считают его маткой. Тихо истлеть или трагически погибнуть на утренней заре… погребение в море – отличный компромисс. Зашьют меня в койку, швырнут в глубину… Ты хочешь, чтобы тебя похоронили или выбросили на глубину в пару саженей, на риф, и ты бы лежал там, пока твои кости не превратятся в кораллы, и чувствовал, как море превращается во что-то странное и оживленное?

Около года назад – казалось, что прошла целая жизнь, – его пригласили на ужин на ферму неподалеку от горы Кения. Ужин был очень хорошо организован, но настроение у всех было подавленное: член одной европейской королевской семьи, друг хозяев, лежал тяжелобольной в своем дворце с видом на Северное море. Он пообещал – в каком-то юнгианском порыве или из желания совершить экстравагантную выходку, – что, по возможности, в момент смерти его душа перевоплотится, в демона и появится перед друзьями. Когда подали главное блюдо, на веранде появилась птичка с карминной грудкой. Никто из присутствующих раньше таких птиц не видел. Птичка не полетела на соломенную крышу к птицам-ткачам, а уселась на вазу, стоявшую перед хозяйкой. Посмотрела на нее, по-птичьи наклоняя головку, а потом облетела остальных.

– Боже мой, это Бернард! – сказала хозяйка.

Никто не ответил.

– Бернард! – воскликнула она.

Птичка пропела короткую трель, поклонилась и упорхнула.

– Простите, я должна позвонить в Европу, – извинилась хозяйка.

Разумеется, ей сообщили, что принц умер несколько минут назад.

Кем он станет в минуту смерти? Если он сможет явиться Дэнни, пусть это будет маленькая африканская сова, промелькнувшая перед иллюминатором. Если он сможет только подать какой-то знак, сигнал из потустороннего мира, он вернется к ней в виде надписи, которую она сделала на форзаце одной из его книг. Отрывок из книги Иова:

« Нисходил ли ты во глубину моря и входил ли в исследование бездны? Отворялись ли для тебя врата смерти и видел ли ты врата тени смертной? Обозрел ли ты широту земли? Объясни, если знаешь все это ?»

Он сообщит что-то и семье, и друзьям, но библейский отрывок станет знаком для нее.

Кааба – пустое пространство, к которому мусульмане обращают свои молитвы. Хоть он и был скептиком – католик, англичанин, мечтающий о Новой Атлантиде и продуваемом ветрами Колледже Всех Душ, – при мысли о Каабе его пробирала дрожь. Если бы он имел возможность сверхъестественным образом дать ей совет, он бы сказал найти Царствие Небесное и изучать микроорганизмы там.

Он умывался, стоя по колено в воде. Омовение без внутренней гармонии и без предварительного греха. И он увидел это за несколько секунд до удара. Курносая морда была выкрашена в тот же малиновый, который носили на правом рукаве бойцы Первого парашютно-десантного. Его цвет. Она пришла за ним.

Она неслась к земле. Джеймс застыл на месте. Он подумал вдруг о карусели – а цвета полка все неслись и неслись на него, вращаясь. Карусель, карусель, кто успел, тот присел…

Она сверкала. Она горела с хвоста. Невероятное творение. Такое человеческое, такое американское. Ее выпустили с подводной лодки у берегов Сомали. Вязкость воды на глубине, ослабевание движителя в воздухе, вес взрывчатых веществ, кориолисово ускорение на экваторе – люди и машины учли это все. Невозможно было в последнее мгновение не разглядеть в ракете нечто большее.

Пулеметы вспыхнули.

– У меня кровь! – крикнул кто-то по-арабски.

Прозвучал последний крик:

– Аллах акбар!

Он нырнул в воду и устремился ко дну. Сложение, вычитание. Мозг замер, как колесо рулетки. Последняя мысль, особенная и святая, была о шерстяном рынке из Ленглендовского «Видения Петра Пахаря». Торговцы вином кричали: «Вино из Эльзаса! Вино из Гаскони! Рейнские вина!»

Поверхность взорвалась, как сверхновая. Берега бухты подбросило к небу. Шум был настолько громким, что показался тишиной. А вторая платиновая вспышка превратила тела в пыль.

Солнце неслось по небу, звезды неслись еще быстрее – но не так быстро, как тело юного Мора всплывало на поверхность. Он выплыл на воздух, в кровавую бурную воду, с вареными крабами и мучениками. Он увидел смерть, утонул снова – и поплыл от земли, к бони, к Кении. В конце концов, его погружение оказалось неглубоким.