Джон Ирвинг - Молитва об Оуэне Мини

ЗАСТУПИТЕСЬ ЗА СОЛДАТ!

ВЕРНИТЕ НАШИХ МАЛЬЧИШЕК ДОМОЙ!

Я не нес ничего; я до сих пор немного стеснялся своего отсутствующего пальца. Срез еще как следует не зарубцевался, и от любого напряжения культю прожигала боль. Но я старался почувствовать себя частью всей демонстрации; увы, мне это никак не удавалось — я не чувствовал себя причастным к чему бы то ни было вообще. У меня имелось освобождение 4-Ф; меня никто не мог отправить на войну — и ничто не заставляло уехать в Канаду. Простым удалением двух первых суставов моего указательного пальца Оуэн Мини дал мне возможность ощутить полную оторванность от своего поколения.

— Если он был хоть наполовину такой умный, каким себя считает, — сказала мне Хестер, пока мы приближались к Пентагону, — пусть бы, когда отрезал палец тебе, отрезал бы и себе тоже, пусть бы отрезал себе столько пальцев, сколько надо. Тебя он спас — везет же! А себя спасти, что, ума не хватило?

Тем октябрем в Вашингтоне я увидел множество американцев, по-настоящему возмущенных тем, что их страна творит во Вьетнаме. Еще я видел множество других американцев, самодовольно упивающихся совершенно ребяческими представлениями о героизме — о своем собственном, разумеется. Им казалось, что столкновение с солдатами и полицией, на которое они так и нарывались, не просто возведет их в ранг героев; это столкновение, тешили они себя, обнажит разложение политической и общественной системы, которой, как им рисовалось, они противостоят. Эти самые люди потом, спустя годы, поставят в заслугу «антивоенному движению» то, что американские войска в конце концов покинули Вьетнам. Но я видел совсем другое. Я видел, как вполне справедливый гнев многих демонстрантов лишь укрепляет упорство несчастных кретинов, что поддерживали войну. Пройдет два года, и подобные демонстрации заставят Рональда Рейгана выдать в 1969-м благоглупость насчет того, будто выступления против войны во Вьетнаме «оказывают помощь и поддержку нашему врагу». Я видел, что все обернулось даже хуже; эти протесты не просто «оказали помощь и поддержку» тем идиотам, что одобряли войну, но привели к тому, что война затянулась. Вот что видел лично я. Свой отсутствующий палец я увез домой, в Нью-Хэмпшир, и позволил Хестер попасть под арест без меня. Она была вовсе не одна такая — в октябре того года арестовывали пачками.

В конце 67-го произошли беспорядки в Калифорнии, произошли беспорядки и в Нью-Йорке; а личный состав вооруженных сил США во Вьетнаме насчитывал 500000 человек. Больше 16000 американцев уже погибли там. Как раз тогда генерал Уэстморленд изрек «Мы достигли важного этапа, когда можно говорить, что конец уже не за горами».

Эти-то слова и заставили Оуэна Мини спросить: «КАКОЙ КОНЕЦ?» Конец этой войны наступил слишком поздно, чтобы спасти Оуэна.

Его, конечно, положили в закрытый гроб; гроб покрыли флагом США а к флагу прикололи медаль. Как первому лейтенанту, погибшему на действительной службе, ему полагались воинские похороны со всеми почестями: с офицерским эскортом, с сигналом горна — короче, по полной программе. Его могли похоронить на Арлингтонском кладбище, но родители пожелали, чтобы Оуэн лежал в Грейвсенде. Под впечатлением от медали и статей о героическом подвиге Оуэна, появившихся во всех нью-хэмпширских газетах, этот болван, преподобный Дадли Виггин, хотел отслужить по Оуэну епископальную службу. Викарий Виггин, рьяный поборник войны во Вьетнаме, хотел устроить отпевание Оуэна в церкви Христа.

Я уговорил родителей Оуэна обратиться в церковь Херда и позволить провести службу преподобному Льюису Меррилу. Мистер Мини до сих пор злился на Грейвсендскую академию за то, что они исключили Оуэна, но я убедил его, что, если Виггины хоть когда-нибудь дотронутся до него своими лапами, Оуэн там, на небесах, оскорбится до невозможности.

— Оуэн их терпеть не мог, — сказал я мистеру и миссис Мини. — А с пастором Меррилом у него были совершенно особые отношения.

Стояло лето 68-го; меня тошнило, когда я слышал россказни моих белых сограждан о том, как «Душа на льду» изменила их жизнь — могу поспорить, Элдриджа Кливера [43] Элдридж Кливер —один из лидеров леворадикальной партии «Черные пантеры»; «Душа на льду» (1969) — сборник эссе, написанных им в тюрьме и оправдывающих экстремизм и насилие в революционных целях; программный документ движения «Власть черным». тоже тошнило от всего этого, — а Хестер сказала, что если еще хоть раз услышит «Миссис Робинсон», то ее вырвет. Весной того года, в один и тот же месяц, был убит Мартин Лютер Кинг и состоялась премьера мюзикла «Волосы» на Бродвее; лето 68-го — типичная смесь кровавого и пошлого, к которой предстоит привыкнуть нашему обществу.

В доме Мини — закрытом наглухо, потому что у миссис Мини, как мне всегда говорили, аллергия на каменную пыль, — было нечем дышать от жары. Миссис Мини сидела у камина, уставившись, как обычно, рассеянным взглядом на потухшие угли, над которыми покалеченные рождественские фигурки окружали пустую люльку. Мистер Мини ткнул носком своего грязного ботинка в подставку для дров.

— Нам дали пятьдесят тыщ долларов! — сказал мистер Мини; миссис Мини кивнула, — а может, мне просто показалось. — И откуда только правительство берет такие деньги? — спросил он меня.

Я покачал головой; я-то понимал: деньги эти оно берет у всех нас.

— Я знаю, какие гимны любил Оуэн, — сообщил я его родителям. — И уверен, пастор Меррил прочитает подходящую молитву.

— Много пользы принесли Оуэну все эти его молитвы! — сказал мистер Мини и пнул подставку для дров.

Позже я зашел в комнату Оуэна и сел к нему на кровать. Руки от изувеченной статуи Марии Магдалины были приделаны к маминому портновскому манекену, прежде безрукому, как, впрочем, и безголовому. Бледные, выбеленные известью руки оказались непропорционально длинными для маминой фигуры; но, подозреваю, эти простертые страждущие руки лишь усиливали в памяти Оуэна образ той привязанности, что питала к нему моя мама. Его армейский вещевой мешок стоял рядом со мной на кровати: родители Оуэна не стали его распаковывать.

— Вы хотите, чтоб я распаковал его мешок? — спросил я у мистера и миссис Мини.

— Я был бы рад, — ответил отец Оуэна. Чуть позже он вошел в комнату и сказал: — Я был бы рад, если б тебе захотелось хотя б чего-нибудь забрать из его вещей, — я знаю, он хотел, чтоб ты это забрал.

В вещевом мешке оказался его дневник и потрепанное издание в мягкой обложке под названием «Избранные места из сочинений св. Фомы Аквинского» — я забрал и то, и другое, и еще Библию. Смотреть на его вещи было тягостно. Меня поразило, что он так и не распаковал все те бейсбольные карточки, которые тогда так символично привез к моему дому, а я потом вернул их. Поразило меня и то, как высохли и покоробились, как нелепо теперь выглядели ампутированные когти моего броненосца — когда-то они были для меня таким сокровищем, а теперь стали мало что уродливыми, так еще и сильно уменьшились в размерах против того, что я помнил. Но больше всего я поразился, не найдя бейсбольного мяча.