Джон Ирвинг - Молитва об Оуэне Мини

Дэн сказал мне, что этим бывшим офицером Американского легиона был не кто иной, как мистер Моррисон, трусливый почтарь.

— Хотела бы я знать, где этот идиот раздобыл северовьетнамский флаг! — заметила моя бабушка.

Вот также точно Время прошествовало по Центральной улице и зашагало дальше, и вряд ли что-нибудь могло его остановить.

Оуэн Мини научил меня вести дневник Но мой дневник лишь отражает мою скучную жизнь, тогда как дневник Оуэна содержал куда более захватывающие события его биографии. Вот, к примеру, типичная запись из моего дневника.

«Торонто, 17 ноября 1970 года — сегодня в школе епископа Строна сгорела оранжерея; преподавателей и школьниц пришлось эвакуировать».

Посмотрим, что там еще; я всегда отмечаю в дневнике дни, когда девчонки поют во время утренней службы гимн «Дети Божьи». Еще в моем дневнике зафиксирован день, когда какой-то репортер из рок-журнала поймал меня для блиц-интервью в церкви, перед самым началом утренней службы, — я как раз усаживался на скамью. Это был длинноволосый юнец диковатого вида в каком-то бордовом балахоне — совершенно невозмутимый под взглядами девчонок; казалось, его удерживает в целости лишь обмотка из шнуров и проводов от всей этой его громоздкой звукозаписывающей аппаратуры. И вот этот тип с ходу, не спросив разрешения, — даже не представившись! — сует мне в лицо микрофон и спрашивает, как «близкого родственника» Похотливой Самки, не согласен ли я, что для нее все началось с того дня, когда она встретилась с «Дженет-Плэнит» [49] «Дженет-Плэнит» — экстремально-нойзовая группа, в которой выступала певица Барбара Лар. .

— Простите, не понял, — сказал я. Со всех сторон на меня глазели и хихикали мои ученицы.

Репортер хотел расспросить меня, кто «оказывал влияние» на Хестер; он писал статью о ее «ранних годах» и имел кое-какие соображения насчет того, кто на нее повлиял, — и он сказал, что хочет «обкатать» свои соображения на мне! Я ответил, что вообще не знаю, кто такая «Дженет-Плэнит», и что мне на это, в общем-то, глубоко плевать, но если его и вправду интересует, кто «оказал влияние» на Хестер, то лучше ему начать с Оуэна Мини. Он впервые услышал это имя и попросил меня продиктовать по буквам. Все это его крайне озадачило; он думал, что знает уже обо всех.

— А что, он правда оказывал на нее влияние с ранних лет? — недоверчиво переспросил этот тип. Я заверил его, что Оуэн начал «оказывать влияние» на Хестер, можно сказать, одним из первых.

Так, ну-ка, что там еще? Смерть миссис Мини вскоре после Оуэновой; об этом я тоже упомянул в дневнике. А еще о той весне, когда я приезжал в Грейвсенд на бабушкины похороны, — церемония прошла в старой конгрегационалистской церкви, в которую бабушка ходила всю жизнь, и службу провел не пастор Меррил, а тот священник, что заменил его в конгрегационалистской церкви. В ту весну на земле еще повсюду лежал снег — старый, посеревший. Я в очередной раз пошел на кухню в доме 80 на Центральной, чтобы открыть нам с Дэном еще по бутылке пива, и ненароком выглянул в окно, что выходило в увядший розовый сад, — и увидел там мистера Мини! Серее этого старого снега, он ступал в растаявшие, а потом снова замерзшие следы в ледяной корке и медленно приближался к нашему дому. Мне показалось, это бредет какое-то жуткое привидение. Я безмолвно показал на него пальцем, и Дэн сказал: «Да это старый бедный мистер Мини».

«Гранитная компания Мини» давно прекратила свое существование; карьеры уже который год стояли без дела и ждали покупателя. Мистер Мини подрабатывал в электрической компании — он ходил по городу и снимал показания электрических счетчиков. По словам Дэна, в розовом саду мистер Мини появлялся раз в месяц; счетчик висел как раз на той стене, что выходит в сад.

Мне не хотелось с ним разговаривать, но я наблюдал за ним через окно. Когда я услышал, что миссис Мини умерла — и узнал, как она умерла, — то написал ему письмо с соболезнованиями, но он так и не ответил. Впрочем, я и не рассчитывал, что он ответит.

Миссис Мини умерла от ожогов. Как-то раз она сидела слишком близко к камину, и от искры или отскочившего тлеющего уголька загорелся американский флаг, в который, как рассказал Дэну мистер Мини, она привыкла закутываться, словно в шаль. И хотя у врачей ее ожоги особых опасений не вызвали, она умерла в больнице от каких-то невыясненных осложнений.

Когда я увидел мистера Мини, снимающего показания электрического счетчика на доме 80 по Центральной, я понял, что медаль Оуэна, в отличие от флага, не пострадала так сильно от огня. Мистер Мини носил эту медаль — Дэн сказал, что он носит ее всегда и везде. Ткань на колодке — с красно-белыми полосками на синем фоне — здорово выцвела, да и золото самой медали уже не сверкало так ярко, как в тот день, когда на нее в церкви Херда падал солнечный луч, но распростертые крылья американского орла были видны все так же хорошо.

Всякий раз, когда я думаю об Оуэновой медали за героизм, мне на память приходит дневниковая запись Томаса Гарди от 1882 года — та самая, про которую мне написал Оуэн и где Гарди говорит, что он живет «в мире, где все первоначальные ожидания на поверку оборачиваются чем-нибудь совсем другим». Я вспоминаю это всякий раз и когда думаю о мистере Мини, который носит Оуэнову медаль и снимает показания электрических счетчиков.

Посмотрим, что там еще. Кажется, больше ничего особенного — мне почти нечего добавить. Вот разве что это: прошли многие годы, пока я наконец не встал лицом к лицу со своей памятью и не вспомнил во всех подробностях, как погиб Оуэн Мини. И после того, как я заставил себя это сделать, я уже никогда не смогу забыть, как он погиб. Я никогда этого не забуду. Я обречен помнить.

Я никогда не принимал особо деятельного участия в празднованиях Четвертого июля в Грейвсенде; но город наш всегда славился своим истовым патриотизмом — здесь не допустили бы, чтобы День независимости прошел незамеченным. Праздничная колонна собиралась у городской эстрады и проходила почти всю Центральную улицу, причем шум оркестра и количество лающих собак и сопровождающих колонну детей на велосипедах достигали своего пика примерно в середине пути — то есть как раз напротив дома 80, с крыльца которого моя бабушка имела привычку наблюдать за всем этим бедламом. Каждый год четвертого июля бабушка переживала двойственные чувства: в ней было достаточно патриотизма, чтобы стоять на крыльце и махать американским флажком — размером не больше ее ладони, — но в то же время бестолковая толкотня и гвалт заставляли ее хмуриться. Она то и дело одергивала детей, что заезжали на велосипедах на ее лужайку, и прикрикивала на собак, чтобы прекратили свой дурацкий лай.