Владимир Губайловский - Учитель цинизма

Вот так всегда будет. Увлекут, закружат, соблазнят, а потом мордой об стену со всего размаху. Но насчет бытия и сознания я Леше не поверил. Потом я прочел не одно и не два философских сочинения. Теперь-то я знаю, что на вопрос, заданный мне на этом экзамене, строго говоря, ответа не существует, потому что конструктивно определить, что есть бытие и что есть сознание, вряд ли возможно. Да и вряд ли нужно. А уж спрашивать, кто кого (или что кого, или кого что, или что что) определяет, – и вовсе бессмысленно.

49…А вот Аркаша получил у Барабашева «отлично» автоматом. Леша организовал у нас на курсе философский кружок. На нем делались настоящие серьезные доклады. Например, Шура рассказывал о размерности пространства. И весьма толково рассказывал. Но Шура-то готовился к докладу месяца четыре, не меньше, а самое первое заседание кружка состоялось буквально через неделю после начала семестра. Тема: «Красота математики». И Аркаша взялся эту тему осветить.

Заседание кружка происходило в обычной семинарской аудитории, но народу набилось больше, чем в лекционную 14–08. Храбрый Аркадий начал говорить, но ему не дали. Буквально через пять минут на докладчика обрушился такой шквал вопросов, язвительных замечаний, требований уточнить терминологию и проч. и проч., что тут и более опытный и подготовленный лектор не справился бы. Аркадия просто смели. На заседании присутствовала молодая особа, которую Леша представил собравшимся как философа, пишущего диссертацию как раз о красоте математики. Она попыталась говорить, но ее заткнули еще быстрее, поскольку у каждого присутствующего был свой единственно правильный взгляд на эту самую «красоту». Один за другим нездешние знатоки математической эстетики вырывались к доске, что-то такое пытались втолковать остальным и садились на место под свист и улюлюканье. Редкие попытки вернуть обсуждению хотя бы малую толику конструктивности тонули в белом шуме. Леша завершил заседание вовремя. Еще немного – и в ход пошли бы силовые аргументы.

Почему мы все так возбудились? Может быть, потому, что каждый на своем опыте эту красоту как-то переживал, каждый точно знал, что эта красота есть, но сформулировать отчетливо никто ничего не мог из-за полного отсутствия философской эрудиции и неумения вести правильный спор.

Аркадий, вынырнув из бурного и агрессивного потока, в который его окунули друзья-студенты на заседании кружка, был совершенно растерян. Каково же было его удивление, когда через некоторое время Леша, встретив его на факультете, сказал: «Помните девушку, которая пишет диссертацию о красоте математики? Она была на заседании кружка. Она передает вам привет и благодарность. После случившегося обсуждения она полностью изменила концепцию своей работы». Аркадию было впору возгордиться, а он только охнул. В конце семестра Барабашев поставил ему «отлично» автоматом – без сдачи экзамена.

Основной вопрос философии, очень занимавший нашу компанию в «Тайване», был не проще того, на который я не смог ответить на экзамене. Но здесь обсуждение было не только заинтересованным, но и конструктивным. Где взять денег на продолжение банкета? Последовал интенсивный мозговой штурм, и были намечены потенциальные кредиторы. И наша уже изрядно нагрузившаяся пивом компания направилась в ФДС-6.

Как заметила однажды Наталья Касперская (ныне один из крупнейших акционеров компании с ежегодным доходом полмиллиарда долларов, а в те времена, когда мы познакомились, студентка МИЭМа Наташа Штуцер), деньги нужно привлекать, когда они не очень нужны. Но мы-то с Аркадием это еще когда знали! В полном соответствии с этим принципом все вышло как нельзя лучше. Мы привлекли необходимые инвестиции и отправились в магазин за портяшкой.

50…Бледный апрельский вечер. Народ возвращается с работы. Очередь – человек пятьдесят. Обстановка – сумрачная. Все время кто-то пытается пролезть внаглую. Люди несколько возбуждены. У многих серьезный недобор. Чем ближе прилавок, тем труднее. Люди стоят плечом к плечу, чтобы не протиснулся посторонний. С одной стороны – победа близка. С другой – ну сколько же можно. С третьей стороны, к тебе все время подходят мутные личности и просят взять бутылку. И необходимо справиться с внутренней дрожью и нетерпением и отбиться от наседающих проныр. А то и встать грудью, когда морда кирпичом лезет по головам.

Ну это я погорячился. А грудь-то не жалко? А то ведь и по чайнику можно схлопотать, если этакий шкаф обратит на тебя свое заинтересованное внимание, подойдет и скажет: «Это кто тут самый недовольный? Ты, что ли?» И чугунным кулаком по кумполу. Трепанация черепа обеспечена. Если она еще понадобится. И как-то сразу прозрение наступает: «Действительно, что это я? Все нормально вообще-то. Пусть берет. Хорошему человеку не жалко».

Нам легче – нас трое, и можно по очереди (опять «очереди», чтоб их!) выйти покурить. Отстояв положенный час, а то и больше, напряженно ожидая радостного вопля: «Кавказ» закончился, осталась одна «Чашма». Водки последний ящик – скажите, чтобы не занимали», невозможно взять всего одну бутылку. Брать нужно на все деньги, какие есть. Ну оставить самую малость на символическую закуску. Свершилось. «Чего надо?» И тут я делаю роковую ошибку: «Три «Столичной» и «Кавказ», – на четвертую бутылку водки денег просто не хватает, а то ведь взял бы. Рома радостными воплями приветствует мое смелое решение. Аркадий трудно молчит. Наконец произносит: «Это полный абзац». – «Ну можно ведь все не допивать», – пытаюсь я оправдать свой поступок. Ответом мне служит Аркашин горький смешок. Мы с Ромой смотрим на него осуждающе и отправляемся в гастроном за буханкой черного, колбасой, кильками в томате и «Астрой».

Мы возвращаемся в общагу, запираем дверь. Аркашины соседи в отъезде. Открываем кильки. Нарезаем колбаску. Разливаем по первой. Произносим вполне формальный тост: «Будем!» Движением, не лишенным известного изящества, я опрокидываю свою соточку и занюхиваю рукавом. Закусывать после первой – не принято. Что ж мы сюда жрать, что ли, пришли? Водка обжигает горло. Тепло разливается по телу. Жизнь светлеет. Между первой и второй комар не должен пролететь. «Вздрогнули!» Опрокидываем по второй. Теперь можно взять кусочек черного и положить на него кружочек колбаски. Неторопливо пожевать. Закурить сигаретку. Жизнь налаживается.

Начинается разговор. Самый увлекательный из всех возможных – разговор ни о чем…

Ночь. Пространство внезапно проясняется. Как будто зрение наводят на резкость. Сознание необыкновенно отчетливо. Существование полно смысла. Это – хрустальная трезвость. Она наступает граммов после 400, если поверх пива и почти без закуски. Дальше нужно встать, откланяться, поблагодарить за приятную компанию и удалиться спокойным твердым шагом. Потому что если добавить даже чуть-чуть, хрусталь лопнет, пространство расколется, и фрагменты бытия осыплют меркнущий мозг. Но разве можно вот так остановиться, если еще и портвейн не открыли, и водка на столе?