Колин Маккалоу - Горькая радость

— Ничего. Спасибо, Чарлз, благодарю тебя от всей души, — ослепительно улыбнулась Грейс. — Я больше никогда не буду называть тебя Чарли.

— Это достаточная награда.

— А Китти сейчас в приюте?

На лице Чарлза проступила горгулья.

— Где же еще? Сама не может иметь детей, так утешается чужими, которые у других получаются без всяких проблем.

— Не будь таким жестоким, Чарлз, прошу тебя! Она ведь переживает! Но вообще-то в последнее время она как-то опустилась.

— Она что? — напрягся Чарлз.

— Махнула на себя рукой. Ты должен был заметить.

— Да я ее сейчас совсем не вижу.

«Ну да, ты слишком занят своей кобылой Доркас», — мрачно подумала Грейс. Вслух же она сказала:

— Она подолгу не меняет платья, ходит нечесаная и не красит губы. Я пыталась ее образумить, но она и слушать не хочет. Говорит, что детям все равно, в чем она ходит, а губную помаду они терпеть не могут, потому что она мешает ей целовать их. Чарлз, Китти опускается, и ты, как врач, должен понимать, что это значит.

— Она, вероятно, идет в ногу со временем и впала в депрессию.

— Именно так.

Но только не по средам. Это и был тот ключ к загадке, которого не хватало Грейс.

Она толковала происходящее, исходя из собственных представлений, проецируя детскую депрессию Китти на то, что происходило сейчас. Из всего этого она сделала вывод, что Китти вскоре разделит судьбу Мод. На самом деле никакой депрессией здесь и не пахло. Просто Китти очень скоро убедилась, что форма в сиротском приюте только мешает, а ее платья должны хоть немного напоминать ту одежду, которую могли носить матери этих детей. Поэтому она «обкатывала» подходящее платье в свой выходной день, потом надевала его в приют, а если оно выдерживало смену, появлялась в нем и на следующий день. Нельзя сказать, что потеря элегантности превратила ее в затрепанную фермершу. Просто она стала одеваться практично и недорого. Зачем надевать шелковые чулки по десять шиллингов за пару, если в приюте они продержатся не больше часа?

Тафтс это понимала, а вот Грейс и Доркас Чендлер пребывали в недоумении.

Китти совершенно не беспокоило, как она выглядит. Вырвавшись из замкнутого круга привычных понятий, она обрела свободу и уверенно двигалась по прямой к точке невозврата, светящейся вдали, как рождественская елка. Ее жизнь наконец обрела смысл. Как ужасно оглядываться назад и видеть, сколь бездарно были растрачены годы в погоне за блестящей внешностью. Ее сестры всегда понимали это, но в силу характера трактовали эту проблему по-разному. И со временем сильно разошлись во взглядах.

Всю зиму и весну Джек Терлоу неизменно маячил в глубине ее сознания, чему в немалой степени способствовали их еженедельные посиделки за чаем, где Китти никогда не была незваным гостем. Она могла говорить с ним о чем угодно, не нарушая границ, очерченных его мужским восприятием, причем устанавливал он их столь незаметно, что она, сама того не замечая, останавливалась у запретной черты. Все разговоры о душевных ранах, нанесенных нерожденными детьми и мужем-собственником, осторожно пресекались, и недавно обретенная мудрость подсказывала Китти, что так и должно быть. Ведь мужчины и женщины отличаются не только анатомическими особенностями, но и душевным строем.

Не говоря ни слова, Джек учил ее тому, что не дано было понять Чарли: она имеет право любить сестер и хотеть детей. Он так деликатно и бережно выстраивал их отношения, что Китти только диву давалась, как Эдда могла не оценить тех сокровищ, которые он ей предлагал, — силу, надежность, душевную гармонию, настоящую мужскую любовь, наполненную страстью. Бедная Эдда! Ее всегда тянуло куда-то еще.

Но Джек не давал Китти никаких советов и не делал попыток руководить ее жизнью, в чем она неизменно убеждалась при каждой их встрече. Нет, это была ее собственная битва, и она должна вести ее без чужой помощи. Нелегкая задача для столь хрупкого воина.

И все же она была не одинока. Без единого слова, взгляда или жеста Джек давал понять, что он на ее стороне. Что он любит ее, причем гораздо больше, чем когда-то любил ее сестру. Закрывая глаза, Китти чувствовала, как его любовь окутывает ее, словно восхитительно теплое и пушистое одеяло, оставляя свободу дышать и наслаждаться красотой мира.

— Послушай, Китс, — бодро начала Грейс накануне своего отъезда в Сидней.

— Я слушаю, — с покорной готовностью отозвалась Китти.

— Теперь, когда мы с Эддой уехали, ты остаешься практически одна. Если бы Чарлз лучше соображал, он бы присматривал за тобой, но он слишком поглощен политикой и этой кобылой Доркас. В этом году предстоят дополнительные выборы, и Чарлз уже начал к ним готовиться. Ты, наверное, в курсе, что он взял в аренду магазин и устроил там свою штаб-квартиру. Как, ты ничего не знаешь? Да что с тобой происходит? Джордж Ингерсол умирает от рака, и когда он сыграет в ящик, его место в парламенте освободится. Ты слушаешь меня?

— Да, — устало произнесла Китти.

— Когда Чарлз очутится в Канберре, все пойдет по-другому. К счастью, ему не потребуется переезжать, до Канберры всего два часа езды, но он, конечно, будет пропадать там до ночи. Если ты хочешь завести ребенка, делай это сейчас. Когда он станет членом парламента, ему будет не до этого.

Шурша юбками, Грейс подошла к Китти и, обняв, поцеловала ее, утопив в волнах своего шарфа.

— Ах, Китс! Я так боюсь за тебя! Эдда бы тоже беспокоилась, если бы знала, что происходит. В моем новом доме есть свободная комната. Обещай, что приедешь, если тебе не к кому будет обратиться!

В глазах Китти вспыхнул сиреневый свет.

— Не к кому? Это в Корунде-то?

— Или поезжай к Эдде. Росон настоящий джентльмен.

Китти тоненько засмеялась:

— Что за вздор ты несешь, Грейс? Я в полном порядке, мне ничего не грозит.

— Просто не забывай о свободной комнате.

Рак у Джорджа Ингерсола диагностировали в январе 1933 года, причем на такой поздней стадии, что врачи дали ему не больше месяца. Но он отличался редким упрямством и потому заявил, что не для того сорок лет держал в страхе соперников, чтобы загнуться по воле шайки докторишек. Это всего лишь временное недомогание, и он не собирается покидать свое кресло в парламенте. Однако в октябре он все-таки умер от инфаркта, никак не связанного с пресловутым раком. В федеральном парламенте он представлял Корунду, так что на ноябрь там были назначены дополнительные выборы.

Чарлз Бердам очень быстро понял одну из особенностей политической жизни: сантименты тут неуместны. И едва появились сообщения о болезни Джорджа, он немедленно взял в аренду бывший магазин на Джордж-стрит и устроил там штаб-квартиру своей предвыборной кампании. Туда он поместил Доркас Чендлер, нескольких молодых и горящих энтузиазмом сторонников, посуду для чая с печеньем и распечатанные выдержки из своих тетрадей, где излагались его политические взгляды. В парламент он собирался баллотироваться как независимый кандидат, отмежевавшийся от устаревших партийных платформ.