Фаусто Брицци - 100 дней счастья

Моему желанию прогуляться тут же препятствует боль. Я с трудом обхожу вокруг парка и оказываюсь на лужке у озера, где падаю в траву. Небо кажется ненастоящим, слишком уж оно голубое, словно нарисованное.

На меня забирается муравей, он ползет, исследуя меня вдоль и поперек.

Я – Гулливер, проснувшийся в стране лилипутов.

Я закрываю глаза. Я прибыл на место. Ну, вот и конец. Титры.

Все это очень напоминает отпуск: ты открываешь чемодан, раскладываешь вещи, а потом собираешь их, точно между этими двумя действиями всего один миг.

Говорят, что перед смертью перед тобой, точно в фильме, проходит вся жизнь. Надеюсь, что это не так. Я никогда не смотрю фильмы по нескольку раз, не считая шедевров Кубрика, Хичкока и Спилберга. А никто из них не снял ни одного фильма про ватерполиста-неудачника. Да и потом, что за фильм получится из моей жизни? Низкопробная драма? Сопливая комедия? Да, пожалуй, что так. И этот финал, хотя вообще-то конец еще не настал, продолжает казаться мне счастливым.

И вот я засыпаю. Мне снится сон.

Сижу я в ресторане в Ладисполи рядом с бабушкой и дедушкой. Мне восемь. Мои дорогие подшучивают над официантом, которого, очевидно, они знают не первый год. Я поедаю жареных кальмаров и бросаю несколько колечек бездомному коту. Я выгляжу вполне счастливым. Все происходило на самом деле, или это игры моего обессиленного разума? Теперь уже не различить. Я не знаю. Я доедаю кальмаров и прошу фруктовое мороженое со взбитыми сливками. Дедушка говорит официанту, чтобы он добавил шоколада и шоколадной крошки. Я улыбаюсь. Да, я действительно счастлив.

– Господин Баттистини?

Меня кто-то зовет. Меня часто зовут во сне.

– Господин Баттистини, проснитесь.

Я открываю глаза и вижу склоненное надо мною лицо Ральфа Мальфа.

Уже двенадцать двадцать. Я проспал и теперь выгляжу дураком перед швейцарцами, которые и так-то невысокого мнения об итальянцах.

Я встаю, облокотившись о руку.

– Я готов.

Процедура мне известна. Я изучил ее досконально. На самом деле ты сам нажимаешь на шприц и вводишь себе две инъекции. Сначала обезболивающее, а потом, собственно, яд. Логично, просто и безболезненно. Засыпаешь и все. Но подготовиться не так просто. Сначала подключают к электрокардиографу, установленному на кровати. Мне говорят, что после первой инъекции у меня есть всего лишь минута на то, чтобы ввести вторую. Иначе лекарство начнет действовать, и я не смогу. Если я вдруг передумаю, это и есть последний шанс, – объясняет доктор Цурбригген. Такое уже случалось. Тогда я просто проснусь, оплачу счет и вернусь домой. Потом он пытается пошутить, но швейцарский юмор мне не понять.

– Ваше последнее желание?

Мое последнее желание? Что за вопрос. Смеяться можно?

– Да, есть одно, – отвечаю я. – Хотелось бы мне быть сейчас где-нибудь в другом месте. Это можно устроить?

Через пять минут мне вводят две иглы.

Не раздумывая, жму на первый шприц.

Когда бьешь штрафной, лучше не думать. Если замешкаться, начнешь думать и удар выйдет криво.

Я сделал правильный выбор. Единственный правильный выбор.

Обезболивающее скользит по телу, и я чувствую холод.

Осталась минута.

Ральф Мальф улыбается и кивает на второй шприц.

– Ты куда-то спешишь? – говорю я. – У тебя что, конец смены?

Перед лицом смерти я решил поспорить. Ты погляди.

Пятьдесят секунд.

В какой-то миг мне уже не хочется этого делать.

Легкая, мгновенная мысль.

Сорок секунд.

– Ужасно жаль… – бормочу я.

Ральф Мальф не разобрал моих слов.

– Вы что-то сказали?

– Да нет, я только сказал, что мне жаль. Так, в общем. Ужасно жаль…

Тридцать секунд.

Мне никогда не нравилось бить штрафные. Слишком волнительно. Ведь, в конце-то концов, я вратарь. Трус, одним словом. Если нападающий не забьет штрафной – это позор, а вратарю вроде нормально. Характер у меня никудышный, консьерж, да и только.

Двадцать секунд.

Ральф Мальф куда-то исчез. Я вижу бабушку, которая мне улыбается. Я знал, что она придет. Она всегда появлялась, когда мне было сложно. Бабушка всегда была рядом. Она протягивает мне руку и сжимает мою ладонь.

– Как здорово, что ты здесь… – шепчу я.

Глаза ее светятся, она улыбается.

У бабушки самая прекрасная улыбка на свете.

Десять секунд.

– Бабуля, я уже иду…

Она кивает головой. Она знала. Ведь бабушки знают все.

Она на секунду отпускает мою руку. Пора.

Я кладу палец на головку шприца.

Я не боюсь.

Я нажимаю, до самого конца. Моя вена готова принять желто-золотую жидкость, которая разливается по ней.

В этот самый миг за тысячу километров отсюда Паола готовит обед и вдруг чувствует, как шея похолодела, точно от порыва холодного ветра. Она оборачивается. Окна закрыты, на дворе лето. Дети играют у себя в комнате и оттуда раздаются их голоса. Она удивляется. И вдруг все понимает.

Она выходит на балкон и смотрит вверх, не сдерживая катящихся по щекам слез.

Не плачь, милая, не плачь. Прошу тебя.

Мне хочется спать. Ужасно хочется спать.

Последнее, что мне удается расслышать, – это колыбельную, которую напевает бабуля. Она поет очень тихо, чтобы я не проснулся. Я уже заснул, но она все еще поет. Она немного покачивает меня, положив руку мне на живот. Так она качает меня и поет, пока я не засыпаю крепко-крепко. Как жаль, что нельзя умереть вот так, когда бабушка рядом. Это должны сделать обязательным условием смерти.

– Баю-бай… Баю-бай…

Ее голос все дальше.

– Баю-бай… Баю-бай…

Я сплю.

Я сделал все, что должен. Все, что мог.

Да, я был не лучшим мужем и отцом, но я сделал все, что мог.

И я спокоен.

Я знаю, что, когда проснусь, дедушка с бабушкой будут рядом, а я снова стану ребенком.

Сто дней пролетели как одна минута.

Сегодня я могу сказать совершенно точно: это были самые счастливые дни моей жизни.

Потом.

Мы так часто произносим это слово в обычной жизни. Как правило, так говорят, когда хотят что-нибудь отложить. «Потом перезвоню» – вот самая обычная фраза, в которой встречается это слово.

Но будет ли «потом»? Мы задаемся этим важнейшим вопросом, не зная ответа, или, как в моем случае, не задаемся вообще.

Существует ли «потом»?

Оно существует.

«Потом» есть всегда.

Теперь я знаю все об этом «потом», и это единственное преимущество, которое получаешь, умирая раньше остальных. Это все равно что прочесть ответы на последней странице «Недели кроссвордов».

«Потом» не так уж плохо. Но куда лучше «сейчас», поэтому наслаждайтесь сегодняшним днем на полную катушку.

Я не могу сообщить вам многого, здесь это запрещено. Когда человек умирает, перед ним появляются надзиратели (да-да, именно так) и просят вновь прибывшего решить, в каком возрасте он хочет пребывать остаток вечности. Хороший вопрос. Обычно перед надзирателями скапливается целая очередь, потому что никто не может определиться, а кто-то уже передумал и принимается спорить.